Над вольной Невой. От блокады до «оттепели»

Когда читали доклад, стояла просто могильная тишина. Никто не шелохнулся. Обычно у нас всегда на собрании шум и всякие реплики. Здесь никто не шелохнулся целых четыре часа. А потом нам просто сказали, что доклад закончен. Знаете, мы встали и не могли друг на друга смотреть. Сначала ощущение было полной подавленности. Теперь вроде бы свобода… Но настолько глубоко все сидело в каждом. Люди боялись все равно разговаривать на эту тему. Боялись. Все равно было какое-то чувство страха. Не радости от того, что это вот раскрылось, что об этом сказали вслух, а страха от тех масштабов, от тех объемов, которые наконец-то нам объявили. И вы знаете, прошло очень много времени, прежде чем мы потихоньку друг с другом, только с самыми близкими, стали делиться чем-то таким глубинным, что нас волновало после этого доклада. И еще я хочу добавить, что в то время, когда я училась в институте, с нами училось огромное количество китайцев. Так вот, буквально через несколько дней после того, как нам прочитали этот доклад, мы почувствовали, что китайские студенты стали нас сторониться. Вы понимаете? Они были все время в наших компаниях, они с нами выпивали. И вдруг мы чувствуем прямо холод. А мы даже еще не знали, что там происходит в руководстве, что там происходит наверху между руководителями наших компартий. Это потом только мы узнали, что компартия Китая осудила доклад Хрущева и, в общем-то, что она оправдывает Сталина».

Валерий Попов:

«Мои родители вечером вполголоса говорили, что это письмо сначала вообще было недоступно (речь Хрущева), потом его читали где-то на закрытых парткомах, потом на закрытых партсобраниях, и вот эта таинственность — она возбуждала. Потому что если бы все это было сказано открыто, то, может быть, и радость была бы не столь острой, но вот то, что это глухо обсуждалось, что это было полузапрещено, да еще и опасно — это будоражило. Родители тихо говорили, что что-то продвигается, что-то прорывается, чего-то пока еще нельзя, но скоро будет можно, и я помню, что меня волновал их разговор. Вот это вот ощущение грядущего прорыва — это я хорошо помню».