Над вольной Невой. От блокады до «оттепели»

Людмила Вербицкая:«Михаил Алексеевич Таиров — единственный человек из ленинградцев, арестованный по „Ленинградскому делу“, а потом вернувшийся на свой прежний пост. Он был секретарем обкома, занимался проблемами сельского хозяйства. Таиров был делегатом XX съезда партии. Мой муж, Всеволод Александрович Вербицкий, пережил все то же самое, что и я, только у него все было гораздо сложнее. Он попал не в детскую трудовую воспитательную колонию. Сначала он был в Лефортовской тюрьме, а потом в настоящем лагере. Так как его семья по „Ленинградскому делу“ была реабилитирована, он смог вернуться сюда одним из первых. В свое время ему присудили восемь лет лишения свободы за то, что он не донес на отца. После тюрьмы он был отправлен на Камскую ГЭС, которая в то время строилась. Он был арестован с первого курса Электротехнического института и считался крупным специалистом. Людей с таким уровнем образования там не было. Он там даже чем-то руководил и делал какие-то расчеты.

После смерти Сталина прошла амнистия. Тех, кто был осужден на восемь лет и меньше, отпустили домой. Таким образом он попал под эту амнистию. Вернулся домой тогда, когда все еще были в шоке от „Ленинградского дела“. Надо отдать должное тогдашнему ректору Электротехнического института, его сразу приняли в институт, и он смог продолжить обучение».

Ирэна Вербловская:«Ольгу Берггольц мы тогда знали все очень хорошо. Она была голосом Ленинграда. У нее был такой голос, который запоминался на всю жизнь. Все замирало в душе, когда Берггольц читала свои стихи. Ей верили люди. Тогда из рук в руки передавали ее стихотворение „Круг“.

Нет, не из книжек наших скудных,Подобья нищенской сумы,

Узнаете о том, как трудно,Как невозможно жили мы.Как мы любили горько, грубо,Как обманулись мы любя,Как на допросах, стиснув зубы,Мы отрекались от себя.Как в духоте бессонных камерИ дни, и ночи напролет

Без слез, разбитыми губамиТвердили „Родина“, „Народ“.И находили оправданьяЖестокой матери своей,На бесполезное страданьеПославшей лучших сыновей.О дни позора и печали!

О, неужели даже мыТоски людской не исчерпалиВ открытых копях Колымы!А те, что вырвались случайно,Осуждены еще страшней.На малодушное молчанье,На недоверие друзей.И молча, только тайно плача,

Зачем-то жили мы опять,Затем, что не могли иначеНи жить, ни плакать, ни дышать.И ежедневно, ежечасно,Трудясь, страшилися тюрьмы,Но не было людей бесстрашнейИ горделивее, чем мы!