Над вольной Невой. От блокады до «оттепели»

Анатолий Кальварский:«До 1948 года, как рассказывали старые музыканты, было все в порядке, все игралось. Америка была дружественная страна. А после постановления товарища Жданова твердой большевистской рукой навели порядок. И после этого, как музыканты шутили, разогнулись саксофоны и стали играть бальные танцы, стали играть польки, краковяки какие-то. В общем, какая-то несусветная чушь. Надо было зарабатывать, и профессиональные музыканты вынуждены были на танцах играть вот это. И единственное, что было возможно, по одному танцу, называлось это медленный танец. Тогда, когда можно было чувиху прижать к себе как следует, это был единственный медленный танец, которого ждали».

Владимир Фейертаг:

«В 1950–1951 годы на концертах Утесова ничего не разрешалось, только марши и вальсы. А группу саксофонов просили заменить, сделать группу деревянных духовых, или, в крайнем случае, взять балалайки в руки».

Георгий Васюточкин:«Наша жизнь была в известной степени „жизнь вопреки“. То, что существует хороший джаз, знали все, кто соприкоснулся с музыкой Гленна Миллера благодаря кинофильму „Серенада Солнечной долины“. Надо было самостоятельно добираться до него».

Между тем к середине 1950-х джаз вытесняет прежде пользовавшиеся бешеной популярностью сочинения Вертинского и Лещенко и становится любимой музыкой Невского проспекта.

Владимир Фейертаг:«В 1950-е годы я ходил на Бродвей. Я знал в лицо почти всех завсегдатаев вечернего Невского, иногда знакомились, встречались на квартирах. В то время отдельных квартир было мало, но мы находили и, конечно, слушали джаз, танцевали под джаз».

Анатолий Кальварский:«Мы ходили по Невскому, перешучивались, задевали кого-то слегка, драк там никаких не было, в основном все друг друга знали, обменивались какими-то новостями. Вот, скажем, ко мне как-то подошел вихляющей походкой (он всегда ходил вот так, чуть-чуть покачиваясь) Юра Прокофьев и сказал мне: „Старик, а ты слышал новость — Дюк Эллингтон разогнал диксилендовый состав и собрал состав буги“».

Виктор Лебедев:

«Наши приемники ловили часовую передачу из Финляндии. Она транслировала новинки американской джазовой музыки. Когда я услышал Джорджа Ширинга, он исполнял песню „Луллабай“[6], я тут же подобрал ее, выскочил на Невский с выпученными глазами и всем объявил: „Я тут бибоп Ширинга слышал, потрясающий!“ И это было событием для местных».

Запрещенную музыку легально послушать было негде. Спасал «Голос Америки», где выходила передача Уиллиса Коновера «Час джаза».