Надежда Дурова. Русская амазонка

«Офицеры одного полка – одна семья… – пишет он. – Я уже сказывал, что между офицерами все было общее… Честь, дух, время, труды, деньги, развлечения, неприятности, опасности». Булгарин приводит пример проявления такой общности. Весной 1807 года, при походе Уланского Цесаревича полка из Петербурга в Восточную Пруссию, майору Притвицу, раненному в голову в битве при Аустерлице, стало плохо. Рана привела к внезапному умопомешательству, и уланы оставили бедного майора в Риге на руках у жены, не имевшей иных средств к существованию, кроме его офицерского жалованья. При этом свои деньги («порционы» за три месяца похода, всего около 7 тысяч рублей) офицеры отдали несчастному сослуживцу и далее питались из солдатского котла.

Каждый полк легкой кавалерии представлял собой нечто вроде замкнутой военной общины. Ее скрепляла не только армейская дисциплина, но и общность симпатий и интересов, порой вовсе не материальных. Такое полковое сообщество, как писал военный историк В. В. Крестовский, являлось само по себе «чем-то вроде самостоятельного, живого, одухотворенного организма, представляющего собой как бы отдельное собирательное лицо…». В силу этих обстоятельств человек, надевая полковой мундир, невольно начинал чувствовать себя существом иным, несколько отрешенным от всего остального мира.

Вполне возможно, что тайна корнета Александрова была признана тайной всех офицеров-мариупольцев, тайной их замкнутой военной общины, и они даже гордились тем, что государь, своею волею поместив царскую крестницу именно в их полк, оказал им таким образом особое доверие, особую честь. Поведение на службе и в быту женщины-офицера, по-видимому, также не вызывало у них никаких нареканий. Однако какое-то внезапное событие, полностью изменившее ситуацию, заставило Надежду Андреевну перейти из гусар в уланы, хотя делать это ей очень не хотелось: «С прискорбием рассталась я с моими достойными товарищами! с сожалением скинула блестящий мундир свой и печально надела синий колет с малиновыми отворотами!»

Судя по всему, в книге она не могла раскрыть истинную причину этого перехода и должна была дать читателям любое другое, но достаточно убедительное объяснение. Дурова выбрала простой, по-житейски весомый аргумент: проблемы с финансами – и ввела его в повествование исподволь:

«Не знаю, что мне делать! Деньги исчезают, как дым, и куда, не понимаю. Я не играю в карты, не пью вина, ничего не покупаю; но как только обращу ассигнации в серебро, то эти ЗЛОТЫЕ, ГРОШИ, ДВУДЕСТУВКИ рассыплются, как прах… Мне стыдно было сказать, что гусарский мундир был слишком дорог для меня по неумению распоряжаться деньгами».

Интересно то, что в книге Надежда Андреевна лишь один раз правильно назвала сумму царского вспомоществования и дату ее получения: 500 рублей весной 1808 года. Затем она пишет сначала о тысяче рублей, пожалованной ей государем, но когда это пожалование состоялось, не сообщает, и о 500 рублях, переданных ей Барклаем де Толли при ее приезде в столицу (в каком году это было, не указывает).

Между тем, согласно справке Инспекторского департамента Военного министерства, подготовленной в январе 1824 года, «кавалерист-девице» в течение ее службы в гусарах были пожалованы следующие суммы: в январе 1808 года на обмундировку и проезд к Мариупольскому полку 1050 руб.

15 марта 1808 года 500 руб.

6 июня 1809 года 300 руб.

19 декабря 1810 года 500 руб.

4 марта 1811 года 500 руб.

Ее должностной оклад достигал 200 рублей в год плюс выдача денег на питание («рационы») 48 рублей в год. Таким образом, Надежда Андреевна могла располагать ежегодно примерно 543–748 рублями и, вероятно, относилась к числу наиболее состоятельных офицеров Мариупольского гусарского полка.

Как пишет Давыдов, «скудное жалованье майорское» вместе с «рационами» составляло годовойдоход в 620 рублей. Оно позволяло командиру гусарского эскадрона Я. П. Кульневу помогать престарелой матери, покупать мундирные и амуничные вещи, а также держать открытый стол для обер-офицеров своего подразделения, ежедневно угощая их щами, гречневой кашей с мясом и рюмкой водки. Правда, современники, знавшие Кульнева, указывали на одну «статью экономии» в бюджете прославленного героя Отечественной войны 1812 года – он шил повседневный мундир из солдатского сукна с отделкой не из серебра, а из гаруса, с пуговицами не серебряными, а оловянными.

Такое, однако, допускалось. Еще в 1803 году командному составу гусарских полков разрешили заменять золото и серебро на мундирах шелковыми шнурами, галунами и бахромой. В 1809 году «для облегчения гг. гусарских офицеров в издержках» император Александр I распорядился мундиры с золотом и серебром надевать только на большие парады и смотры, а для повседневной службы иметь их с гарусным (то есть сделанными из мягкой крученой шерстяной пряжи) прибором.