Наемник

— Путь искупления долог, — бросил боец ордена, не поворачиваясь ко мне, — Не надейся, что ты пройдешь его за день, неделю или даже месяц. У некоторых уходят годы, чтобы очиститься от греха. У некоторых — целая жизнь.

— Как у этих бедолаг? — кивнул я в сторону одной из клеток в которой лежал покрытый кровавыми струпьями исхудавший полутруп.

— А кто сказал, что путь искупления будет лёгким? — поинтересовался стражник, — Он соразмерен совершенным грехам. Если грехов было много, то и дорога окажется долгой и тернистой. Зато к суду пятерых человек прийдёт очистившимся от своих пороков. И ему будет дан второй шанс. Шанс прожить ещё одну жизнь. Достойную и праведную. Впрочем, вряд-ли нечто подобное светит тебе. Чтобы искупить твои грехи не хватит и целой жизни.

— И что-же я такого сделал? — поинтересовался я, озираясь по сторонам и ища взглядом что-нибудь тяжелое. Что-то чем можно было-бы хорошенько отоварить этого лицемерного «святошу».

— Ты убивал людей. За деньги, насколько я знаю, — хмыкнул боец, — Отнимать жизнь — священный дар богов, данный каждому из нас при рождении, это великий грех.

— А вы, значит, пытая людей, вешая их и сжигая на кострах, этот дар не отнимаете? И не грешите? — поинтересовался я, с трудом поспевая за ним. Грудь и живот болели, а ноги то и дело заплетались, спотыкаясь о торчащие из пола камни. Нет, ударить у меня его не получится. Хорошо, если я вообще смогу поднять что-то вроде дубинки не согнувшись пополам от кашля или рвотного позыва. А значит о побеге можно не мечтать. Даже будучи здоровым, отдохнувшим и при оружии, я бы скорее всего отсюда не вырвался. А сейчас даже дёргаться смысла нет. Что может один человек против сотни?

— Все мы грешны, — согласился стражник, — Такими нас создали боги. И боги же завещали нам победить наши грехи. Но «убиваем»? Нет. Мы лишь помогаем людям победить их грехи. Или очищаем их души против их воли. Помогаем богам выполнять их работу. Ладно, хватит разговоров. Пришли, — он повернулся ко мне и кивнул на лестницу, ведущую вверх из подземелья, — Поднимайся. Дальше тебя проводят другие.

— Прошу, ответь на ещё один вопрос, — попробовал зайти с другой стороны я. Иногда униженный тон может дать больше информации, чем попытка строить из себя несломленного. А информация иногда имеет свойство спасать жизнь. Жизнь, которая бы мне очень пригодилась, если честно.

— Как я и сказал, — хмыкнул стражник, — Путь искупления очень долог и тернист. Не думай и не надейся, что ты освободишься от своих грехов сегодня же. И вряд-ли тебе такая возможность выпадет завтра. Пока что с тобой хотят просто поговорить. И я рекомендую выслушать нашего епископа. Он человек мудрый и справедливый. Если уж он решил удостоить тебя своим личным вниманием, не стоит упускать такой шанс.

— Спасибо, — поблагодарил стражника я и начал неторопливо подниматься по лестнице. Страх, терзавший меня с того момента, как я очнулся в каменном мешке камеры, немного разжал свои острые, ледяные когти. Но расслабляться было ещё рано. Меня ждала беседа со здешним главным инквизитором. И сомневаюсь, что она могла оказаться хоть сколь нибудь приятной.

Наверху меня и вправду уже ждали. Целый конвой из четырех стражников повёл меня дальше, по коридорам монастыря. В них уже проникал дневной свет, через маленькие зарешечённые оконца, проделанные в одной из стен. Судя по тому, что он был оранжево-красный, солнце уже клонилось к закату.

Стражники оказались куда менее разговорчивые, чем их собрат из подземелья. Они игнорировали любые мои вопросы, отвечая на них гробовым молчанием. Впрочем, идти в таком молчании пришлось совсем недалеко. Вскоре мы остановились, посреди довольно просторного, залитого светом коридора, примыкавшего к главному залу местной церкви. Двое бойцов пошли назад, а один из оставшихся открыл дверь в какую-то келью и буквально затолкал меня внутрь.

В довольно просторной комнате царил полумрак, разгоняемый лишь узкой полоской света, льющегося из небольшого окошечка в толстой каменной стене, да крохотными огоньками пляшущими над двумя свечками. Посреди комнаты стоял массивный дубовый стол, с кипой каких-то свитков и бумаг. А за этим столом сидел и что-то писал местный епископ. Не тучный, но и не худой мужчина, с чуть одутловатым и покрытой серой щетиной лицом, крючковатым носом и пронзительными зелёными глазами. Одет он был весьма скромно: в обычную серую робу чистую, но уже изрядно потёртую, с пылающим мечом на груди. Коротко стриженные серые волосы скрывались под клобуком — монашеской шапкой.

Перед столом стоял один из узников. Исхудавший, в рваной грязной рубахе. Копна густых, свалявшихся волос скрывала от меня его лицо. Пленник дрожал. Толи от страха, толи от холода, толи из-за того, что его уже просто не держали ноги.

— Так чему ты учил детей в своей так назывемой школе, — холодно поинтересовался инквизитор, не отрывая взгляда от лежавшего перед ним пергамента, — Тому, что земля круглая и вращается вокруг солнца?