Наш общий друг. Часть 2

— Вотъ это послдній. Какъ вы его находите?… Предостерегите ея отца отъ меня. Я этого заслуживаю, потому что сначала я сама была въ заговор. Всхъ участниковъ было трое: мой мужъ, вашъ родственникъ и я… Все это я вамъ разсказываю только затмъ, чтобы расположить васъ въ пользу этого бднаго глупенькаго, привязчиваго юнаго существа, чобы спасти бдняжку. Нтъ надобности говорить это ея отцу. Настолько-то, я уврена, вы пощадите меня и моего мужа. Правда, вся эта сегодняшняя церемонія — не боле, какъ злая насмшка, но онъ мн все-таки мужъ, и намъ надо жить вмст… Ну что, похожъ?

Въ состояніи, близкомъ къ столбняку, Твемло пытается притвориться, что сравниваетъ портретъ съ оригиналомъ, поглядывающимъ въ его сторону изъ своего мефистофелевскаго уголка.

— Очень похожъ. (Твемло, хоть и съ великимъ трудомъ, выжимаетъ-таки изъ себя эти два слова.)

— Я рада, что вы согласны со мной: я тоже считаю этотъ портретъ самымъ лучшимъ… Вотъ, напримръ, хоть этотъ…

— Но я не совсмъ понимаю… я не вижу пути, — запинается маленькій джентльменъ, нагибаясь надъ альбомомъ съ стеклышкомъ въ глазу. — Какъ же, предостерегая отца, не сказать ему всего? И что ему сказать? Чего не говорить? Я… я… теряюсь…

— Скажите ему, что я записная сваха. Скажите, что я лицемрка и проныра. Скажите, что, по вашему глубокому убжденію, его дочери неприлично бывать въ моемъ дом. Что бы вы ни сказали обо мн въ этомъ род, все будетъ справедливо. Вы знаете, какой это надутый, чванный человкъ, и какъ легко задть его тщеславіе. Скажите ему ровно столько, сколько понадобится, чтобы встревожить его, и пощадите меня въ остальномъ. Мистеръ Твемло, я чувствую, какъ я сразу упала въ вашихъ глазахъ. Я уже привыкла къ тому, что я упала въ собственныхъ глазахъ, но я глубоко сознаю, какая перемна должна произойти въ вашемъ мнніи обо мн въ эти послднія немногія минуты. Что жъ, пусть! Я врю въ вашу прямоту такъ же непоколебимо, какъ и прежде. Если бы вы знали, какъ мн трудно было заговорить съ вами сегодня, вы пожалли бы меня. Мн не нужно отъ васъ никакихъ новыхъ увреній: я довольна и тмъ, которое уже получила… Больше я ничего не скажу: я вижу, за мной наблюдаютъ. Если вы даете мн общаніе поговорить объ этой бдной двочк съ ея отцомъ и постараться спасти ее, — закройте альбомъ, передавая мн: я васъ пойму и поблагодарю въ душ отъ всего моего сердца… Альфредъ, мистеръ Твемло совершенно согласенъ со мной: онъ находитъ, что твой послдній портретъ очень удаченъ.

Альфредъ подходить къ нимъ. Группы гостей разбредаются. Леди Типпинсъ встаетъ, чтобы проститься. Мистрись Beнирингъ слдуетъ за своимъ вожакомъ. Вмсто того, чтобы любезно повернуться къ нимъ, хозяйка дома еще съ минуту остается въ прежней поз, не сводя глазъ съ Твемло, который смотритъ на портретъ Альфреда сквозь лорнетъ. Минута прошла. Твемло роняетъ лорнетъ на всю длину ленты и захлопываетъ альбомъ съ такимъ трескомъ, что заставляетъ вздрогнуть очаровательную Типпинсъ, эту питомицу фей.

Затмъ идутъ прощанья за прощаньями. Кругомъ раздается: «Спасибо вамъ, дорогая: мы такъ мило провели у васъ время», и «Не забывайте же насъ», и «Нтъ, положительно, сегодняшній пиръ достоинъ золотого вка», и такъ дале, и такъ дале. Твемло идетъ по Пикадилли, пошатываясь и прижавъ руку ко лбу. На перекрестк онъ чуть-чуть не попадаетъ подъ почтовый фургонъ, но въ конц концовъ, цлый и невредимый, добирается до дому и падаетъ въ свое кресло. Рука добраго, невиннаго джентльмена опять прижимается ко лбу, а голова идетъ кругомъ отъ осаждающихъ ее думъ.

Конецъ 2-й части.

Книга третья

I

Странные жильцы странной улицы

Туманный день былъ въ Лондон, и туманъ стоялъ густой и темный. Лондонъ одушевленный, съ его больными глазами и раздраженными легкими, щурился, соплъ и задыхался; Лондонъ неодушевленный стоялъ, какъ нкій, покрытый копотью призракъ, долженствовавшій быть видимымъ и невидимымъ одновременно, и потому не бывшій ни тмъ, ни другимъ. Газовые рожки мерцали въ окнахъ магазиновъ такимъ несчастнымъ, тощимъ свтомъ, какъ будто понимали, что они — твари ночныя, которымъ не должно быть дла до земли, пока на неб солнце. А солнце между тмъ, неясно проступавшее минутами въ кружившихся струйкахъ тумана, казалось какимъ-то угасшимъ, какъ будто съежившимся отъ стужи и тоски. День былъ туманный и въ окрестностяхъ столицы, но тамъ туманъ стоялъ срый; здсь же, на окраинахъ, онъ былъ темно-желтый, поближе къ центру — бурый, и становился все темне и гуще, пока, дойдя до сердца лондонскаго Сити, то есть до Сентъ-Мэри-Акса, не превращался въ ржаво-черный. Съ любой возвышенности на сверъ отъ Лондона вы могли бы увидть, какъ самыя высокія изъ лондонскихъ зданій силились порой выставить голову надъ этимъ моремъ тумана и какъ огромный куполъ церкви Св. Павла умиралъ въ этихъ усиліяхъ особенно тяжко. Но ничего этого нельзя было замтить у подножія зданій, на улицахъ, гд весь городъ казался однимъ сплошнымъ клубомъ испареній, наполненнымъ глухимъ стукомъ колесъ и одержимымъ гигантскимъ катарромъ.