Нашествие

— Да. Прошу прощения. Дела, знаете. Ни минуты покоя. Так возвратимся к нашему. Само собой… Само собой. Я весь к вашим услугам. Просто не сразу понял. И к вашим, и консистории, и Святейшего синода, и господина обер-прокурора… Всех требуемых мужичков отыщем, всех соберём, никого не упустим.

А сам думал: как бы поскорей всех, кто мог сболтнуть лишнего, оповестить, подальше услать.

Подвинул гостю ящик:

— Не желаете ли покурить? Я пока распоряжусь, чтобы накрывали обед. Вы, чай, с дороги проголодались.

«…И под шумок подпоить эту сволочь хорошенько, авось до завтра время выиграю».

Норов смотрел на него, точно биолог, которому попался интересный экземпляр инфузории. Инфузория — но инфузория непростая.

Поднял ладонь и отвёл все предложения, как дымовую завесу.

— Если позволите, я желал бы приступить немедля, — Норов поднялся. Вспомнил про свою босую ногу. Пошевелил пальцами.

— Пашка! — гаркнул Шишкин.

Лакей уже нёс башмак. Присел перед Норовым на корточки. Обул его сиятельство. Испарился, затворив за собой дверь.

Норов притопнул ногой, выправляя ступню в башмаке:

— Я не трачу своё время на угрозы, господин Шишкин. Они лишь загоняют в угол. А загнанная в угол, даже мышь становится опасной.

— Ну вот, ребята. Расскажите господину тайному советнику про мочалинского оборотня всё, что знаете. Как на духу. Как перед родным отцом. Как перед самой совестью. Как…

Но мог и не продолжать. Мужики переглянулись. Пропасть между «ребятами» и «господином тайным советником» красноречиво зияла прямо под ногами. Полететь в неё не хотелось.

— Давай, Пантелей, — негромко разрешил староста.

— Что ж не рассказать, всё расскажу. Ну эта… — резво приступил Пантелей, который нашёл убитых в лесу. — Я к ним когда по первости кинулся, значит…

— К мёртвым?

— Ага. Ага. К мертвякам, значит.

Из-за поворота выкатила коляска, которой правил соседский барин — как всегда, без кучера. Он даже не поглядел на стоявших во дворе господского дома. «Какого рожна он тут околачивался?» — обозлился Шишкин. Мужики проводили взглядом, дружно повернув головы, да так и остались стоять, пока за коляской оседала бежевая пыль.

«И опять господин Бурмин», — подумал Норов.

— Так что ж. Продолжай, — потребовал.

Пантелей повернулся. Поглядел на старосту. На приезжего господина. Глаза сделал тупые, как стеклянные шарики.

— Дак ведь всё.

— Как так?

— Так ничё больше и не помню.

Норов видел, что мужик врёт. Врёт в глаза.

— Так-таки и ничего?

— Напужался, видать.

— Что же тебя напугало?

— Мертвяки, видать. Как глянул, так и отшибло.

— Ты подумал, их оборотень порешил?

Пантелей осклабился:

— Оборотень? Гы-гы. Сказки это всё. Бабы детишек пужают, чтоб в лес не забредали.

— Кто же рекрутов, по-твоему, порешил?

— Кто-кто. Волк, медведь. Может, рысь.

— Да, — вдруг кротко согласился Норов, — я тебе верю.

Он почувствовал немое удивление мужиков, оно обдало его, как тёплая волна.

— Такое действительно случается. Испугавшись, человек может забыть, что видел. Ну, оставим это уголовному дознавателю, если до того дойдёт. Бог с ним. Расскажите мне, чем же бабы ребятишек пугают. Что в сказках этих?

Он заметил, как староста стиснул челюсти. Неглупый мужик понял, что загоняет их умелая рука. Прямо в ловушку. А где она — не видать. Такого не обманешь, не перехитришь, не перебреешь. Надо было выскакивать любой ценой. Староста придержал Пантелея растопыренной рукой: погодь, мол. Сам выдвинулся:

— Не слушал, господин, — смирно вздохнул, — кто ж их слушает. Оно ведь как. У бабы язык помелом. А спроси её, так она уж и не помнит, что сама молола.

Опустил взор долу.

Остальные чутко подхватили комедию, прикинулись невинными овечками, заблеяли:

— Не помним. Не слышали ничего. Не видели. Не знаем.

— Хорошо, — кивнул Норов. — Ступайте.

Мужики с видимым облегчением натянули шапки и потопали вместе со старостой.

«Канальи, — бесился Шишкин. — В молчанку играть вздумали?» Ох, жалел он, что не понял вовремя свою удачу, не повёл дело с генералом Облаковым, готов был выдрать волосы из глупой своей головы, но толку-то? «Червяк этот попов на меня напустит. В жизнь не отделаюсь. Не отмоюсь. Купцы-то народ набожный, дела со мной враз порвут».

— Дайте мне время. Я из них правду вытрясу. Выбью. Я им устрою… Под розгами они заговорят. Запоют! Соловьями запоют!

Норов глядел, как мужики на ходу что-то обсуждают с предводителем, опасливо косясь по сторонам.

— Не думаю, — спокойно заметил. — Они боятся.

— Они? — Досада Шишкина была искренней, подлинной — на кону стояли тысячные сделки с московским купечеством. — Чего они боятся? Чего?

— Не чего, — поправил Норов, — кого. И это хороший вопрос.

В конторе смоленского земского суда, куда отправился Бурмин хлопотать о том, чтобы купчую заверили скорее, пахло ровно так, как опасалась графиня Ивина: потом, чернилами, а главное, пылью, пылью, пылью. Полки гнулись под тяжестью плотно втиснутых папок, корешки их были испещрены чёрными точками — клопы чувствовали себя как дома.

— К заседателю, — ответил Бурмин на вопрос секретаря.