Нашествие

— Да, maman. Я же говорила вам: я достойна настоящей любви. Не трудитесь внушить мне обратное.

— Ты… Ты…

Алина подняла руку, как бы показывая, что слова отскакивают от неё, как горох:

— Вы просто завидуете моей молодости, моей красоте и тому, что у меня всё впереди.

Поднялась. Взяла с блюда калач.

— Хорошего вам дня. Papa… maman.

— Впереди у тебя — только грязь и дерьмо! — успела услышать вслед. — Припудри хотя бы физиономию, прежде чем ехать к Солоухиной! Боже, я с ума сойду, пока её пристрою как надо.

Алина подошла к зеркалу. Физиономия и правда хоть куда. Посмотрела в профиль. Анфас. М-да. Хоть пудри, хоть нет.

Сунула руку в складки платья. Вынула комок платка, которым вытерла лицо Бурмина. Ссохшийся, коричневый.

— Что же вы скрываете, господин Бурмин? — спросила платок.

Он пах железом, кровь всегда пахнет железом. Порывом дунули непрошеные воспоминания, Алина передёрнула плечами. А? Господин Бурмин? А какой секрет — у вас? Этот слизняк, господин Норов, вас встревожил. Уголовный дознаватель… Что должен сделать светский человек, чтобы его тревожил уголовный дознаватель? Хм.

Алина сунула платок обратно.

Задумчиво откусила калач. Охнула, скривилась с куском во рту, прижала пальцы к разбитой стороне. Даже жевать было больно.

— Уголовный? Дознаватель? — переспросил Норов, широко открывая глаза, чтобы не осталось никаких сомнений в его недоумении. — О нет. Бог мой… Почему? Уголовный… дознаватель?

С быстротой, которую обычно не ожидали от его крупного, полного тела, Пётр Сергеевич Шишкин вздёрнул ноги и заорал, так что Норов в кресле напротив вздрогнул всем телом.

— Пашка! Мышь!

Серый комочек стремительно пробежал через кабинет. Норов молниеносно сорвался из кресла. Только фалды плеснули. Его трость преградила мыши путь. Мышь отпрянула. Рванула в другую сторону. И тут же каблук Норова с треском припечатал её к полу.

От хруста крошечного черепа Шишкин поморщился: «Ну и тип». Стало неуютно в собственном кресле, в собственном доме. Всё так же не сводя взгляда маленьких острых глаз, Норов отчеканил:

— Нет, я не уголовный. Дознаватель.

— Я предположил, поскольку вы интересуетесь этим… происшествием.

— Убийством, — поправил Норов. — Но дело завёл не суд, а консистория.

— Консистория?

Шишкин, пожалуй, слишком уж тряхнул колокольчиком.

«Только попов не хватало», — теперь он уже костерил себя на чём свет стоит за то, что выкобенивался перед генералом Облаковым. Думал отбрыкаться от армейских. Отбрыкался? Теперь жри. Дур-рак.

— Что-то я не вполне понимаю, какое дело епископу…

— Обер-прокурору Синода, — поправил Норов, не сводя глаз.

— …обер-прокурору — до убитых мужиков. Они к тому же уже и не мои, по строгости говоря, а отданы в рекрутский набор.

«Вот и полоскайтесь с Облаковым. Нечего мне плешь проедать».

Вбежал лакей.

— Пашка, — приказал Шишкин, — очисти барину башмак. И убери… остальное.

Лакей невозмутимо присел перед Норовым на корточки. За пятку стянул испачканный штиблет. Каминным совком подобрал мышь.

— И пришли девку пол замыть, — прикрикнул Шишкин.

Лакей ответил поклоном. Вышел с полными руками.

Норов подождал, пока дверь за ним закроется.

— Без вас в этом деле никак, господин Шишкин. Убийство произошло на вашей земле.

Внезапно перед Шишкиным блеснул выход:

— А вот и не на моей.

— Мои сведения ошибочны? — Норов откинулся на спинку кресла, заложил ногу на ногу. Одна нога блестела чёрной лайковой кожей. Вторая показывала чулок.

Шишкин с трудом отвёл взгляд от ступней собеседника.

— Лес, где их укокошили, не мой, а господина Бурмина.

— Вот как? Я слыхал обратное.

— Ваши сведения неверны. Вам бы потолковать с господином Бурминым да с генералом Облаковым. Они к тому же изволили прибыть на место и всё осмотреть.

Норов кивнул, но взгляд его не смягчился.

— Хорошо, значит, мои сведения о том, кто владеет Борщовским лесом, неверны. Что ж, потолкую и с господином Бурминым. Но прежде — с вашими крестьянами. Живыми, — уточнил он, чтобы предупредить очередное «не мои, не знаю, ни при чём».

Шишкин сделал правдивое лицо:

— А с ними-то что? Наплетут с три короба. Только запутают. От человека благородного, образованного, дворянина толку больше.

Норов позволил себе усмехнуться. Наклонился к Шишкину так глубоко, что тот вжался в спинку кресла, отступать было некуда.

— Дорогой господин Шишкин, — тихо, как бы устало заговорил он. — Как человек, я вполне понимаю ваши усилия меня отвадить. Я правда понимаю! — не дал возразить. — Кто ж из нас, смертных, любит неприятности. Но тут, видите ли, какое дело. Мужички ваши болтают. Кто-то уж навестил родню или приятелей в окрестных сёлах и деревнях, покалякал, потолковал, те потолковали с другими, другие с третьими. Теперь только и разговоров в губернии — о мочалинском оборотне.

— Что-с?! — Шишкин присвистнул. Но против его воли щёки стали наливаться жаром. — Оборотень?

И даже изобразил смех.

Норов всё так же тихо шелестел:

— Что с них взять, скажете вы. Мужичьё, мол, быдло.

— Нешто вы приехали слушать сказки?!

— Я приехал выяснить это дело.

— Но оборотень — не дело. Это сказки! Дребедень!