Нашествие

В окна било утреннее солнце, обещало жаркий день. «Зачем он камин растапливает?»

— Клим, — барин не повернулся. — Помнишь, я просил тебя растопить камин?

— Камин? — Глаза старика забегали. — Зачем?

— Мало ли спросит кто.

— Так вот и не вспомнить.

— В день губернаторского бала.

Клим сглотнул.

— Так помнишь или нет?

— Как же не помнить. Бал недавно был.

— Так топили?

— Нет. Ничего такого не было.

— Может, память у тебя плоха?

— Не жалуюсь.

— Ты уверен, что камин не топили в тот день?

— Кто ж летом топит?

— Хорошо. Ступай.

Клим отошёл к лестнице. Обернулся на открытую дверь.

Барин щёлкнул кремнем. Запалил лоскуток бумаги, его тут же объяло пламя, уронил в камин. Вынул из-за пазухи шёлковую косынку. Подержал, поднёс к лицу. Вдохнул. Протянул шёлковый комок. Пламя тряслось от голода и нетерпения: дай, дай, дай. Подпрыгнуло, чтобы схватить. Лизнуло длинным языком. Запахло палёным и духами.

Барин резко выдернул косынку. Скомкал, сунул опять за пазуху. Непрочное, бумажное пламя быстро прогорело, опало, развалилось серыми чешуйками. А барин всё смотрел на них.

Клим покачал головой. Стал подниматься по лестнице.

Алина отдала повод конюшему.

— Господа спят? — на всякий случай спросила.

— Изволят почивать.

Допоздна, как привыкли.

Алина прошла сквозь пустой тихий дом, к себе. Спугнула служанку, чистившую камин. Переменила платье. После бессонной ночи она не чувствовала усталости — только зверский голод. Наконец дом стал шептаться, топать, скрипеть, проснулся. Дворецкий внизу ударил в гонг, и она спустилась к кофе.

Отец листал присланную из Петербурга книжку — каталог лавки, торгующей предметами искусства. Бросил, не глядя, «бонжур». Мать изумлённо уставилась и зашипела:

— Что с твоим лицом? Что это? Где ты вчера была? Опять?!

Алина налила себе кофе. Старалась говорить лениво-равнодушно:

— Maman, вы побледнели. В вашем возрасте нужно следить за цветом лица.

— Ты соображаешь, чем рискуешь? Пока я здесь хлопочу… А что делаешь ты?

— Вы хлопочете, maman?

— Завязываю знакомства. Терплю глупости провинциальных клуш. Лишь бы узнать всё точно. Проверяю каждого подходящего молодого человека. Вступаю в переговоры с родителями. Чтобы не ошибиться. Чтобы выбрать лучшего. И это в положении, когда выбирать не приходится!

Алина закатила глаза.

— Если вас это забавляет, maman.

— Меня? Я предпочла бы поскучать на каменноостровской даче. А не забавляться здесь. Всё ради тебя! — взвизгнула мать. — А чем платишь ты? Сегодня мы приглашены на обед к Шишкиным, молодой человек — образованный, воспитанный, наследник миллионного состояния…

Алина демонстративно подавила зевок.

— …А посмотри, на кого ты похожа!

Отец добродушно отозвался из-за страницы, не глядя ни на жену, ни на дочь:

— Оставьте малышку в покое, дорогая. Пока она молода и хороша собой, беспокоиться нам не о чем. В девице всех интересует только внешность. Что бы там ни говорили.

Княгиня отставила чашку:

— Оторвитесь вы хоть на секунду от ваших гравюр! Полюбуйтесь на неё!

Отец со скучающей миной демонстративно отклонил книгу. Глянул. Хмыкнул добродушно:

— Реставрация возможна.

И снова углубился в гравюры. Алина улыбнулась. Но чуть не охнула: двигать половиной лица было больно.

— Шишкин дурак, — сказала только. — Неинтересно.

— А тебе и нужен муж-дурак, — зло бросила мать. — Который не поймёт, что ты за гадина на самом деле. С кем ты болталась ночью?

— Нет, maman. Мне нужен умный муж. Который в состоянии понять и полюбить меня такой, какая я есть.

Княгиня уже налилась ядом, чтобы выплюнуть ответ. Но обеим пришлось умолкнуть. Обе уставились перед собой. Вошёл лакей с подносом. Белела записка.

— Графиня Солоухина изволили любезно просить о немедленном ответе. Её посыльный дожидается.

Отец, мать и дочь переглянулись. Князь протянул руку.

— Графиня Солоухина? — Даже в его голосе зазвучало почтение.

Он вскрыл записку. Лакей ждал. Мать и дочь делали вид, что нет.

— Изволь передать посыльному графини, что княжна почтёт за честь, — ответил отец.

— Очень хорошо, ваше сиятельство, — ответил лакей на английский манер, и едва он, поклонившись, удалился, князь состроил жене и дочери иронически-удивлённую гримасу:

— Кто бы мог подумать, Aline. Старая карга просит тебя быть с визитом.

— Её? Меня? — в один голос изумились мать и дочь.

— Бог мой. Говорят, Потёмкин в своё время оставил Солоухиной миллион, не меньше, её муж хотел делать скандал, но миллион кому хочешь заткнёт рот и залепит глаза. — Отец исчерпал свою способность удивляться на полгода вперёд и снова углубился в гравюры.

— Сама Солоухина? — всё не верила мать.

Алина сияла:

— Господин Бурмин наверняка ей всё рассказывает.

Мать подозрительно уставилась на неё:

— С чего бы?

— Вероятно, потому, что он её единственный наследник, maman. Он не мог не рассказать любимой бабушке, тётушке или кто она там ему о впечатлении, которое я произвела на него. Я выжду немного, чтобы возбудить любопытство старой Солоухиной, а потом…

— Ты высокого о себе мнения, я гляжу, — пробормотала княгиня, но несколько обескураженно — она всё ещё осмысляла новое положение фигур на доске. — Что изумительно после твоих художеств…