Нашествие

— А что ещё надо знать? Вон, у него одна собака триста рублей стоит.

Но тут все четверо завалились набок — карета описывала поворот. И остановилась.

Госпожа Вельде умолкла, подняла штору. С крыльца сбегал к ним лакей.

— Приехали.

Обернулась на дочерей:

— Я уж не упоминаю о том, что вы должны сделать всё, чтобы понравиться старой Солоухиной. Ваша судьба теперь в её руках! Чего мне стоило навести этот мост…

Но лакей открыл дверцу, мать торопливо вспыхнула улыбкой и постаралась выпорхнуть как можно грациознее.

Несмотря на искреннее желание угодить матери и понравиться богатой благодетельнице, при виде графини все три сестры окоченели от робости. Казалось, только кресло придаёт этой человеческой развалине форму, а сухая маленькая голова в пышном чепце вот-вот сорвётся с шеи, покатится, как сморщенный плод. А следом рассыплется и всё остальное: мебель екатерининских времён, портреты в золочёных рамах, и сам дом сложится и рухнет, будто карточный, испустив облачко пыли.

Лиза не поднимала глаз. Невольно остановила их на руках старухи. Руки лежали на подлокотниках, были унизаны перстнями и напоминали куриные лапы.

«В этих руках наше будущее?» — невольно подумала Лиза. Всё это казалось нелепым.

Мать лила мёд и патоку. Лесть становилась всё сахарнее.

Старуха отвечала только «гм» и «хм».

«Как же она нас презирает, — думала Лиза. — Мы ей — как мыши. Или тараканы».

— …Вы, верно, помните, графиня, мою Еленочку, — пустилась в фальшивые воспоминания мать, очевидно, рассчитывая, что в столь почтенные лета графиня не помнит уж и собственного имени. — Вы так ласково изволили качать её на коленках.

Голова старухи чуть тряслась. Можно было принять за кивки. Очень уж хотелось. И мадам Вельде поспешила:

— Вы даже изволили тогда сказать мне, что пожелали упомянуть Еленочку, и Катеньку, и Лизаньку в своей духовной. Моё материнское сердце так было тронуто! Я не удивилась. Мы же вам дальние родственники.

Щель под носом отверзлась. Старуха ухмыльнулась и проскрипела:

— Такие дальние, что я не уверена, родственники ли вообще. Зато уверена, что впервые вижу и вас, и ваше очаровательное потомство. Что вам угодно, сударыня?

Госпожа Вельде запнулась на миг, глаза забегали.

В другой — пересчитала тактику.

В третий — бросилась к креслу и обняла ноги старухи:

— Умоляю, графиня… Простите… Я — мы — в отчаянном положении…

— Мир сей полон горестей, сударыня, — холодно отстранилась старуха.

— Что вам стоит помочь? За ваше благодеяние мы век будем молиться…

— Мне не нужны молитвы.

Отчаяние госпожи Вельде стало неподдельным. А потому — гневным.

— Какая же вам разница? — в сердцах прикрикнула на старуху она. — Вы богаты! Вы уже не успеете потратить и тысячной доли вашего состояния. Для кого ж оно тогда? Монастырям? Приютам? Вашему племяннику Бурмину? О, вряд ли он вас отблагодарит. Он и не заметит. Он и так благополучен.

Старуха оттолкнула её обеими руками.

Не столько сильно, сколь неожиданно. Госпожа Вельде упала на зад, шурша платьем, показала ноги без чулок.

— Благополучен? — затряслась старуха.

Запрокинула острый подбородок и захохотала. Громко икнула. Зашлась ещё пуще. Госпожа Вельде неуклюже, то и дело запутываясь в собственном подоле, стала подниматься.

Вбежала сенная девушка. Графиня опять икнула. Хохот тряс её тело. Девушка глянула на барыню. Бросилась, помогла госпоже Вельде:

— Извольте. Я вас провожу. Извольте. Сюда.

В хохоте старухи появились повизгивающие звуки.

Госпожа Вельде попробовала упереться. Но девка оказалась сильной, как гренадёр. Поволокла просительницу к дверям. Дочери бросились следом.

Клёкот старой графини привёл их в ужас. Лиза поспешила захлопнуть позади дверь.

«Благополучен?» — доносилось оттуда.

Вельде, толкая друг друга, скатились по лестнице. Лакей учтиво распахнул перед ними дверь.

Тем временем смех графини стал истерическим. Икота — громче.

— Благополучен?!

Старуху тряхнуло особенно сильно — она вдруг умолкла и повалилась со стуком.

Девка-гренадёр бросилась к ней. Вбежали другие. Все разом принялись подымать, растирать. Поднесли к носу соль.

Девка несколько раз хлопнула её по щекам. Потом подхватила под мышки, под колени. Подняла.

Вельде между тем уселись в карету. Лакей, ливрея которого стоила больше, чем туалеты всех четверых, убрал лесенку.

Кучер ёрзал и ждал только обычного стука хозяйки изнутри: приказа трогаться.

Но стука всё не было.

— Да ей на лакеев сотни не жалко! А на нас — и гроша жалко? — жалобно вскрикнула госпожа Вельде. Лицо её было покрыто пятнами, волосы в беспорядке. — И мы — родственники! Родственники! — всё ещё убеждала кого-то она. — Дальние.

Закрыла глаза руками и зарыдала.

Дочери неподвижно сидели, их широко открытые глаза блестели.

До сих пор нищета казалась им весёлой — вроде игры с кучей дурацких правил.

Впервые они ощутили, как она унизительна.

Елена глянула на сестёр, погладила мать по плечу:

— Матушка…

— Матушка, не унижайтесь ради нас более! — бросилась, обняла мать Лиза. — Матушка!

Мать зарыдала ещё пуще.

— Матушка, я выйду за господина Егошина. Ну? Матушка…

Мать отняла ладони от мокрого лица. Посмотрела на Елену.