Нашествие

Он чуял, что добыча была в руках. А теперь — ускользала. Что о дружелюбно-весёлое спокойствие княжны можно было биться головой как о стену. С тем же успехом. И что Бурмин скрылся за этой стеной, тотчас подхватив светский тон:

— Чем обязан вашему визиту, дорогая княжна? Как ваша маменька?

— Что это такое?! — Норов взвизгнул.

Княжна ответила просто и естественно — мимо него, сквозь него, будто его здесь вообще не было:

— Ах, такая досада, господин Бурмин. Маменька нездорова. А дело не могло ждать более. Я привезла вам маменькину собачку показать. Как заядлому охотнику. Все собаки одинаковы, верно? Охотничьи, комнатные. Она перестала пить. И как-то странно качалась на лапах. Глаза мутные. Вид явно хворый. Мы опасались, не сбесилась ли?

— Где же она? Эта собачка? — попробовал снова впустить когти Норов.

Алина подняла пистолет, недоумённо заглянула в дуло:

— Её пришлось пристрелить. — И устремила на Норова безмятежно-невинный взгляд. — Видимо, всё-таки сбесилась.

Небрежная грубость лжи возмутила Норова до глубины души:

— Где же, позвольте спросить, труп-с?

— Какой ужас! Труп? Чей? — точно впервые слышала княжна.

— Собачки-с.

Норов начал свирепеть. Чего обычно себе не позволял. Особенно с высшими по положению. Тем более с дамами.

Княжна надменно сузила глаза. Вздёрнула подбородок. Сама оскорблённая невинность.

— В вашем кругу, господин Норов, я вижу, бытуют престранные представления о прекрасном поле. Я всё-таки дама, а не гусарский офицер, чтобы одним выстрелом уложить наповал. Собака удрала. Разумеется.

Повернулась к старику, всем затылком показывая, что разговор безнадёжно окончен:

— Клим, подайте чаю. Две чашки, — поспешно распорядилась вдогонку: — Господин Норов уходит. Было огромным удовольствием находиться в вашем обществе, дорогой господин Норов.

От этого холодного душа Норов настолько ошалел, что учтиво поклонился: ей, потом Бурмину. Пробормотал что-то, напоминавшее то ли «пошли на хер», то ли «премного благодарю», то ли «это не кончено». И удалился.

Алина безмятежно глядела ему вслед. Марабу на её шляпке был недвижим, как плакучая ива в тихий день. От фигуры веяло спокойствием человека, которому нечего скрывать и который хорошо спит, потому что совесть чиста. Алина почти верила в это сама.

— Зачем вы ему солгали? — нарушил молчание Бурмин.

Княжна обернулась не сразу. Точно нехотя покидала тихую заводь собственного вымысла:

— Вы предпочли бы, чтобы я сказала правду?

— Да. Это скверный человек.

— Всё равно.

— Для него от этого дела зависит слишком многое, чтобы он позволил кому-либо стоять на своём пути. Вы обозлили его, настроили против себя. А он — он… — Бурмин силился и не мог подобрать подходящее французское слово, ибо знал слишком много hommes nobles, которые были сущими мерзавцами.

— …Not a gentleman, — наконец отыскал нужное в другом языке и снова перешёл на более привычный обоим французский: — И потому гораздо более опасен, чем вы себе можете представить.

— Какое дело? — тихо спросила Алина. — Что ему надо?

Бурмин отвёл взгляд.

— Вам не стоило приезжать сюда одной. Этот низкий человек не откажет себе в удовольствии…

— Меня скомпрометировать? — усмехнулась Алина. — Желаю удачи.

Бурмин был поражён её смелостью и не нашёлся с ответом.

Алина заглянула ему в лицо:

— Вы можете мне довериться. Я могу помочь.

Бурмин покачал головой. Но Алина видела его сомнения.

— Смогу, — тихо и твёрдо повторила.

Лицо Бурмина исказилось.

— Вам нет необходимости быть благодарной, княжна, — твёрдо сказал он. — Я сделал то, что сделал бы на моем месте любой порядочный человек. С вами поступили дурно и низко. Любой на моем месте остановил бы подлость.

— Но только вы остановили.

Бурмин молчал. Ему было неловко. Но Алина поняла его молчание иначе.

— Мы с вами похожи. Только я пойму вас. Вы знаете это. Только тот, кто сам… оступался, поймёт того, кто оступился.

Бурмин посмотрел на неё пристально. Она восприняла это как желание слушать. Заговорила горячо и искренне:

— Расскажите мне. Я всегда буду на вашей стороне. Вы это знаете. Со мной вам нечего стыдиться и скрывать. Преступление, бесчестие — ничто не заставит меня содрогнуться и отвернуться. Мы похожи. Пусть ханжи, как госпожа Облакова, которых заботят только приличия, квохчут по гостиным и зажимают нос. Мы с вами оба знаем, что…

Но Бурмин вдруг замкнулся:

— Мы с вами? — перебил он холодно. — Княжна, вы заблуждаетесь. Я и вы — не одно и то же. Мне жаль, если я сделал нечто, что подало вам эту ошибочную идею.

Алина опешила. «Облакова», — осознала она: упоминать её было ошибкой. Поздно.

— Я знаю, — продолжал Бурмин, — что ваша история в Петербурге — правда. И не сужу вас. Это тоже правда. Но в остальном вы ошибаетесь.

Алина побелела от ярости. Терять уже было нечего. Она широко улыбнулась:

— О, если бы на моем месте была госпожа Облакова, полагаю, вы бы с восторгом поступились принципами…

Она видела, что попала по больному. Это на миг доставило ей удовольствие. Но только на миг. Не стоило. Поздно. Глаза Бурмина сузились: