Нашествие

— Ты спросила, матушка. Я и ответила. Такого, как тот мосье, я и близко не видала. А всё ж соглашусь: Григорий Орлов, может, взял бы второй приз.

Но шутливая болтовня об удах былых времён, всегда развлекавшая барыню, вдруг возымела противоположный эффект. Лицо старухи омрачилось, голова затряслась:

— Ох, нагрешила я, Клавдия. Думала: Париж, страсти, один раз живём, полюблюсь с таким красавцем, так и помереть не жаль. Дура проклятая. Если б знала, чем заплатить придётся… Всё потомство исковеркать…

Руки задвигались, голова дёргалась сильнее.

— Не говори тоже глупостей, матушка, — испуганно перебила ключница, озираясь. — Не говори… Не дай бог услышит кто.

Схватилась за ручки кресла, напряглась всем тощим старым телом. Точно не знала, что делать с тугим узлом страха внутри. Чтобы сделать хоть что-то. Дёрнулась. Не смогла и сдвинуть. Крикнула — чтоб только выпустить испуг:

— Палашка! Где тя черти носят?

— Аюшки, — донеслось басом безмятежное. — Бегу.

Алина взвесила совет, который ей дала Солоухина, и пришла к выводу, что старая греховодница, скорее всего, не ошибалась. Молодость княгини Солоухиной пришлась на позапрошлое царствование, когда развратом удивить было трудно, и всё же княгиня сумела войти в легенду. Но ни разу, ни разу петербургский свет не отворачивался от неё, она не стала в обществе парией, ни один скандал не стал для страстной красавицы роковым. Алина решила последовать её совету. Недолго подумала, послала горничную в Смоленск и велела в лавке мод на Болонной купить лиловое платье:

— С длинными рукавами, с высоким воротником.

Когда платье прибыло, надела, застёгиваясь на ходу к зеркалу. Оправила. Оценила и выдохнула восторженно:

— Боже. Какое уродство.

Платье сидело пузырём, а его цвет годился только на обивку гроба.

Алина скроила постную мину, потупилась, сложила руки перед собой коробочкой, медовым голоском пропела в зеркало:

— Дорогая княгиня, я преклоняюсь перед вашими неустанными трудами в помощь бедным и сиротам. Благотворительный базар? Ах, я почту за честь быть приглашённой к участию в нём…

Вот эту роль ей придётся сыграть.

— Убуа-а-а, — изобразила приступ рвоты.

Надела старую шляпку, одолженную у горничной (которая не посмела отказать), и сбежала к экипажу, который ждал её у парадного подъезда. Лакей придерживал под уздцы английского рысака.

— Госпожа Несвицкая, — выдвинулся Норов из-за крыла коляски, приподнял шляпу.

— Простите, мне некогда.

— Господи, оказывается, изуродовать можно даже вас. Куда вы в таком виде? На маскарад?

Алина не удостоила его ответом. Норов преградил ей путь:

— Решили прикинуться овечкой и опять подлизаться к смоленским святошам? Неглупо.

— Не ваше дело.

— Нет, конечно. Я просто разочарован. Как быстро вы сдались. Надо же. Готовы пресмыкаться и лобызать руки гнусным старухам. А я думал, вы умны.

Алина уже поставила ногу на ступеньку коляски. Но последнее замечание задело её. Она покосилась на прохожих на другой стороне бульвара, на лакея, который всем видом показал, что глух, нем и вообще не одушевлён. Отпустил уздцы и исчез.

— Не пытайтесь меня уколоть.

— Нет, что вы. — В тоне Норова была странная искренность. — Охота скучать — скучайте. Дело ваше.

Он придвинулся так близко, что она видела поры на его бледном носу. Гадливо отстранилась. Он схватил её за руку.

— Я просто враг ложного целеполагания. Ваш настоящий обидчик — не местные клуши, а господин Бурмин. Не буду скрывать: у меня к нему тоже счёт.

— Пустите, — возмутилась Алина. — Вы мне…

Он больно сдавил её пальцы.

— Вы умны, я умён. Так давайте охотиться на него вместе? — прижался всем телом.

Алина с омерзением ощутила, что под панталонами, между ног, господин Норов твёрд, как кальвинист в вере. Её передёрнуло. Алина оттолкнула его, шмыгнула в коляску, втянув подол, торопливо подняла вожжи.

— Вы и я? У меня с вами не может быть никаких дел.

— Поразмыслите, пока валяетесь в пыли перед смоленскими ханжами. Но не увлекайтесь этой ролью. Месть ведь как мороженое. Сладкая, холодная — как бы не растаяла, — осклабился Норов.

Надел шляпу и, не оборачиваясь, пошёл по бульвару, играя тростью.

Алину трясло от отвращения. Рука, где коснулся Норов, казалось, была покрыта слизью. Она вынула платочек, принялась остервенело тереть. Скомкала платок, выбросила на мостовую.

Решительно взяла вожжи. И опустила.

В самом деле, для человека, у которого и правда не может быть дел с господином Норовым, она слушала его слишком долго. Он, конечно же, понял это. Норов был ей мерзок, но что он не глуп — она признала. А мысли уже завертелись вокруг возможной идеи.

…И уж во всяком случае это было бы веселее, чем изображать паиньку на благотворительном базаре среди постных святош и гаденьких бедняков.

Но для нового плана следовало прежде всего переодеться.

Лошадь только удивлённо повернула морду вслед: Алина выскочила из коляски и взбежала по ступеням, едва не сбив с ног дворецкого, который отпер на бешеный треск дверного колокольчика.

Взбежала в свою уборную. Швырнула в кресло шляпу-гриб. Стянула трубой и бросила на пол лиловое платье. Распахнула дверцы шкапа.