Нашествие

— Это был самый обычный серый волк. И точка. Волк. Хм, — Даву покачал головой. — Да уж, изрядный лес, как я погляжу. Во Франции таких уж и не найти. Не помню, когда я сам видел в наших лесах волка. Возможно, никогда. Хорошо. Ступайте. Поешьте, выпейте. Ваша отвага не осталась незамеченной. Благодарю!

Сон слетел с него. Голова была ясной. Он велел адъютанту немедленно разбудить и созвать в его палатку генералов.

Когда было сделано, обвёл глазами лица. Все чуть помятые и опухшие спросонья. В глазах у всех сдержанное возбуждение. Как у любовника перед свиданием.

Карта ломко топорщилась на сгибах.

Маршал прихлопнул её ладонями:

— Итак, господа…

Вдруг Даву выпрямился. Остальные тоже. Все лица повернулись, все глаза заблестели, точно в них отразилось солнце. В палатку вошёл император. Склонил голову над картой:

— Великий час настаёт.

Даву глядел на блеск светила, не щурясь:

— Ваше величество. Всё готово к нашествию.

Глава 6

Старуха-княгиня выслушала Бурмина, на лице с отвисшей губой не появилось никакого выражения. Обе руки лежали на трости. Блёклые глаза глядели в никуда:

— Вот ведь, Клавдия, — скрипуче заговорила с ключницей, что стояла позади её тяжёлого кресла с колёсами и была не сильно моложе госпожи. — Иных наследнички только и навещают, чтобы деньги тянуть. А мой не таков. Гляди-ка, с подарочками явился. Где ж прикупил-то таких сопливых только?

Старший мальчик шмыгнул носом, покосился на младших: у них, что ли, гуж из носа? Но носы были чисты.

Бурмин улыбнулся и ответил по-французски:

— Бедным сиротам нужна женская забота. Я даже не знаю, как обращаться с детьми.

— Женись, вот и будет у тебя у самого дома женской заботы, хоть ложкой ешь, — ответила старуха по-русски, очевидно, для ключницы. Перешла на французский:

— Ну так с чего ж ты переметнулся? То ты якобинцем заделался и крестьян на волю распустил, теперь вот снова покупаешь.

— Я их, бабушка, не купил. А как бы вам объяснить, украл.

Старухе его тон не понравился:

— Ты что это, паясничаешь?

— Нет, бабушка. Точно украл. Не знаю сам, почему улыбаюсь. Повода нет. И смешного тоже ничего нет. Напротив, эти дети были в опасности и, возможно, по-прежнему в опасности, если останутся у меня. Но у вас никто не станет их искать. Знаю ваше доброе сердце, поэтому и приехал к вам без спросу.

Старуха молчала. Дети заскучали стоять смирно, начали переминаться и глазеть по сторонам. На цветастые обои, на шёлковые кресла, на портрет дамы с розой. Молчал и Бурмин. Старуха покачала тростью из стороны в сторону, точно это выражало её колеблющиеся мысли. Остановила. Снова перешла на русский:

— Клавдия, возьми этих — сведи пока в девичью. Освободи им комнату рядом с твоей. Постели, всё нужное — распорядись, — отмахнулась, перебрасывая докуку на ключницу.

— Палашку прикажете кликнуть?

— Позвоню, когда понадобится.

Ключница увела детей. Старуха убедилась, что дверь за ней затворилась. Теперь в голосе её не было брюзжания, точно она была актриса, которая ушла за кулисы и сняла костюм. Тревога была настоящей:

— Ничего больше не хочешь мне рассказать?

— Нет.

Старуха со вздохом протянула ему для поцелуя руку. Но когда он взял её ладонь в свою, крепко сжала пальцы, притянула его голову, поцеловала, оттолкнула:

— Будь осторожен.

— Не с чего, бабушка. Всё хорошо.

— Осторожность не вредит никому.

— Нет, — глухо ответил Бурмин.

Старуха вытянула дряблую шею, посмотрела в окно, как он вышел на крыльцо, надел шляпу, вскочил в коляску, коляска описала дугу и пропала из виду. А старуха так и сидела в своём тяжёлом, неповоротливом кресле. Тусклые глаза её переместились на портрет дамы с розой. Такой молодой, такой прекрасной. Молодая красота дочери больно шевельнула старухе истёртое сердце: сколько непрожитых лет… Она схватила и затрясла колокольчик. На звон тотчас явилась рослая мордатая девка, широкоплечая, как гренадёр. Её обязанностью было катать кресло с барыней по дому и в саду. Она схватилась уже за ручки, надавила рычаг.

— Палаша, — неожиданно мягко остановила барыня, голос её дрогнул. — Погоди. Ступай кликни мне Клавдию Степановну.

— Слушаюсь. — И только косой хлестнула.

Явилась старая ключница, сложила руки коробочкой поверх передника, встревоженно поискала взглядом — не худо ли барыне:

— Чего изволишь, матушка?

Княгиня Солоухина смотрела на портрет дочери. «Те же глаза. Тот же лоб». Сердце таяло от нежной боли.

— Помнишь ли ты того господина в Париже?

Слова «того господина» были произнесены таким внушительным тоном, что ключница сразу кивнула:

— Как же забыть. Экий красавец. Лучше Потёмкина, уж если меня спросить.

Тонкие сизые губы старухи ухмыльнулись:

— Ха. Потёмкин… Его красоту всегда преувеличивали. Из уважения к государыне. Вот Гриша Орлов, вот то красавец был писаный. Ни о чём в жизни не жалею, только о том, что с Гришей не спала. Я бы с охотой, да вот не довелось. Красавец… Таких больше не было.

— Он был краше и Орлова, — заметила ключница.

Голова старухи дёрнулась:

— Много понимаешь.