Ненумерованные письма маркиза Кюстина

Задним числом я с улыбкой вспоминаю внезапное недомогание Инженера, и не ощущая абсолютной уверенности в предлагаемых мною трактовках, все же рискну объяснить его. Во-первых, в этом тексте мой добрейший Инженер не нашел славного духа юбилея старушки, то есть в нем не выпивали умеренно и не закусывали с удовольствием, не было в нем ни примирения, ни благодушия. Непоколебимая, еще будто киевской Руси греко-византийского закала вера автора в свою правоту, не размытые границы которой остры как расколотое стекло, пугала его. Во-вторых, отделение от «старых элит», из которых автор осторожно, но понятно для «своих», выделяла выходцев из Польши, Германии и Австро-Венгрии, смущало его. В отличие от русских журналистов, он был в эту «элиту» погружен на оборонном предприятии, где работал, и находил в ней немало приятных и близких его душе черт. Ведь Инженер принадлежал по происхождению, духу и воспитанию к образованным «разночинцам», к «западникам», чьи сердца требовали любовного слияния с Западом, кои были меньшинством в России и с надеждой (а чаще – с тоской) оглядывались на азиатское русское наследие! Да и о каких «старых элитах» можно говорить в стране, возраст которой не достиг пока даже человеческого пенсионного? И в-третьих (но это уж совсем – моя спекуляция): беглецу незадавшегося супружества, ему страшно вдруг стало вновь обнаружить себя посреди озера женской мысли, в котором бог знает сколько футов под килем его собственной лодки и берега – далеки от нее.

Еще напоследок цитата:

«Мы действительно, что и говорить, являемся носителями другой политической культуры, нежели менторы из Института демократии. Но, может быть, именно эта культура более органична для нашего региона, чем та, которая трансплантирована из Европы? Вопрос: что такое демократия – воля народа или воля небольшой части вестернизированной элиты, которая, по сути, является инородным телом не только в регионе, но и в своей собственной стране?»

Не находите – отличная фраза для произнесения ее с баррикады на площади Тахрир в Каире или при сожжении американского флага в Ливии? И чем автор – не Марианна «арабской весны» с открытым плечом, хоть и без фригийского колпака? Я попросил Инженера набрать в Google «русский и... братья навек». Как видишь, я уже на «ты» с новинками цивилизации (будто для того, кто на «ты» с Всевышним, это может составить хоть малейшее затруднение). Поисковая машина предложила список подсказок: «русский и китаец – братья навек», «русский и серб – братья навек», «русские и сербы – братья навек», «русские и чеченцы – братья навек». Братство с арабами не предлагалось. И зря, подумал, было, я, но когда набрал «Русский и араб – братья навек!» целиком, то и эта фраза обнаружилась в некотором количестве, чего вполне можно было ожидать. Разве не является любимым занятием русских, как и арабов, пробивать собственные туннели в твердых породах рядом с автострадой цивилизации?! И не зря же державная Россия и арабский мир друг к другу – всегда с почетом, как на удалении живущие братья. Но здесь два этих мира физически сблизились и, как часто бывает с братьями, рассорились вдрызг. И в точности – как братья.

Вот и к высоко ценимому партией Либермана таланту ее лидера «говорить по-арабски» (о чем с немалой гордостью сообщил мне Инженер), стоит, несомненно, отнестись с доверием.

А ночью мне приснился сон, будто ты, Господи, превратив меня в лошадь, охаживаешь брюхо мое сапогами, приговаривая загадочную какую-то фразу по-русски. Так она запомнилась мне: «В Киеве – бузина, в огороде – тетка» (когда я рассказал об этом Инженеру, у него едва слезы не выступили от жалости к лошади). Но потом ты вернул мне мой обычный человеческий облик и избитого уложил в постель, встал над моим ложем и сказал с укором:

– Никакой из тебя сабра, маркиз. Просто – никакой!

– Зачем мне? – спрашиваю.

– Чтобы на вызовы отвечать прямо и смело, мол, хам – он, бляха-муха, и в Африке – хам, и на Ближнем Востоке. То есть, без всяких там маскарадных «кибениматов». Но ты опутан с головы до ног аристократическими предрассудками, ты ведь как изъясняться привык, сударь мой. А?

Тут ты, Господи, повернулся ко мне спиной, присел сначала в книксене перед зеркалом, для того будто, чтобы прорепетировать роль, а потом завилял прямо у меня перед носом священным своим седалищем и стал кривляться: