Ненумерованные письма маркиза Кюстина

– «Но позвольте, мадам! Прогресс человечества, смею вам заметить, отмечен движением от грубости к учтивости, от невоздержанности к самообладанию, от оскорблений и рукоприкладства к изысканному обращению. Движение в обратном направлении чревато регрессом в человеческих отношениях и может быть даже – всеобщей деградацией». Что, небось, и к ручке приложился бы, и плечо поедал бы глазами? А?

И вот обернулся ты ко мне и наклонился над моей головой, а у тебя ни с того, ни с сего – широкое лицо, медвежья фигура, короткая борода и светлые глаза навыкате, и тут ты как рявкнешь мне прямо в лицо гнусавым голосом:

– Коз-зел ты, а не маркиз! Вот ты кто!!! И пидор к тому же!!!

Думал – плюнешь, но – нет.

Дорогой друг мой, Господь!

Утром к завтраку Инженер спустился в приподнятом настроении.

– Во-первых, Либерман не виноват! – воскликнул он.

– В чем? – не понял я.

– Ну... с этой операцией в Белоруссии, это все подпевалы его из русской прессы раздули. Оказали, дураки, медвежью услугу!

Какие же еще услуги полагаются медведям, про себя заметил я, вслух же спросил:

– То есть?

– Все пытались помочь – и глава правительства в Америке, и Эхуд Барак, и друзья в Индии, но откликнулся только белорусский президент. Его, наверно, проинформировали, что за операцию нигде не берутся, а врачи в его стране – могут. Ему хотелось признания и славы для своих медиков. «Резонансная операция», – сказал. И ведь раз уже через неделю нашелся орган, значит, следующего задержали всего на неделю. Ну почему он должен был непременно умереть за одну неделю? – Инженер искательно заглянул мне в глаза.

– Из Франции приехал хирург, – продолжал Инженер, – марокканский еврей, специализирующийся именно на этих операциях. И для ассистировавших белорусских врачей это был, наверно, нелишний обмен опытом. Француз их очень хвалил за профессионализм. И я надеюсь, никто не пострадал.

Какой он все-таки милый, подумал я, ведь переживал! Но мне пришлось тут же подавить в себе умиление, потому что я заметил подозрительный взгляд Инженера, видимо уже начитавшегося обо мне всякой всячины в Интернете и неверно истолковавшего мой ласковый взгляд.

– А что во-вторых? – спросил я.

– Прямо как по вашему заказу, – произнес он тоном Санта Клауса, наплевавшего на календарь и явившегося ко мне с подарком тогда, когда он мне нужен, а не по графику, навязанному традицией, – сегодня состоится семинар, посвященный теориям заговоров и конспирации, я договорился о приглашениях для нас обоих.

– Но в мои планы вовсе не входит изучение конспиративных теорий, вы же знаете, для чего я здесь.

Прохлада моего ответа не привела к простудному заболеванию настроения Инженера.

– Вы не знаете, кто там будет, – сказал он, явно растягивая удовольствие и нагнетая загадочности.

– И кто же?

– Жена убийцы Рабина – Лариса Трембовлер. И Авигдор Эскин.

– А кого убил Эскин?

Глаза Инженера стали похожи на театральный зал в момент, когда освещение в нем меркнет, а сцена наоборот заливается ярким светом. Он Google-ил в собственной памяти, которую пытался осветить.

– Его имя как-то связано со свиными головами, но я не помню точно, как. Можем посмотреть в Интернете.

Посмотрели. Мне в позапрошлом веке уже пришлось выдерживать насмешки по поводу своего увлечения царем Николаем Первым, от этого никуда не денешься, но воспоминание это и сейчас не остановит меня и не помешает отметить, что и Авигдор Эскин, судя по фотографиям, – весьма интересный мужчина. Не думаю, что именно это обстоятельство помешало мне вникнуть глубоко в суть треугольника Эскин-Ислам-свиная голова, но треугольник этот справедливо или нет, а привел г-на Эскина к тому, что он отбыл по приговору суда не то год, не то два в заключении в еврейском государстве. Во всяком случае, никто не обвинял его в собственноручном обезглавливании животных, которым так не повезло в иудейской и мусульманской религиозных традициях. Убийство свиньи, если бы имело место, повредило бы моей исходной симпатии к этому человеку. Да и Инженер, любитель животных и защитник фауны, думаю, был бы огорчен.

По дороге к месту проведения семинара мы любовались библейскими пейзажами Самарии. Особенный восторг Инженера вызвало стадо овец, пасшееся между двумя соседними холмами. Налет немецкой культуры, словно пыль на Инженеровой мебели, осев однажды, доныне и даже здесь покрывает душу всякого русского человека. В случае Инженера это проявилось отчетливо и в особенной чувствительности его к банальным, вообще-то, пейзажам, и в том гневе и возмущении, с которыми он чуть ранее выговаривал распорядительнице автоматической мойки автомобилей, когда выезд из нее оказался загороженным мокрой машиной, которую охаживали тряпками два чернокожих парня (нелегалы из Судана или Эритреи, по предположению Инженера), и по поводу того, что и наша «Мазда» не была как следует высушена потоками горячего воздуха.

– Никак не могу привыкнуть к здешней азиатской безалаберности, – пожаловался мне сей русско-еврейский немец.