Ненумерованные письма маркиза Кюстина

Когда же на стоянке, по прибытии нашем к месту назначения, оказался загороженным один из проездов (к счастью не единственный как на мойке), мой добрейший Инженер, кажется, вовсе потеряв терпение, воскликнул в сердцах:

– Да что же это такое?! Парад Гордости, что ли, сегодня у всех дорожных тупиц?

По тому, как нахмурился он после этих своих слов, и по его смущению я удостоверился в том, что насчет меня он теперь уже действительно в курсе.

Из-за этих овечек, мойки и кружения по стоянке в поисках свободного места мы опоздали, уже прочитана была, видимо, большая часть лекции, все кресла были заняты, и мы устроились у стены вместе с небольшой группой людей, которым тоже не досталось сидячих мест. Но так было и лучше – шепот переводчика-Инженера меньше мешал присутствующим.

Речь сейчас шла о самой громкой здешней теории заговора, согласно которой премьер-министр Рабин был убит своим давним соперником по партии, тогдашним министром иностранных дел и нынешним президентом страны Шимоном Пересом. Я приготовился было к затяжному и упорному «Сталинграду» защитников этой версии событий, и ответному упорному наступлению. Политический фанатизм производит на меня столь же тягостное впечатление, как ближневосточное религиозное рвение. По большому счету, увлеченность политикой – само по себе извращение, как правило, дурно сказывающееся на характере человека и нередко очень озлобляющее его. Но ничего похожего на бурю или, тем более – ураган, не произошло. Наоборот, числящийся, по словам Инженера, в крайних экстремистах господин Эскин рассказал, что именно ему автор теории (запойный тип, по его утверждению) проиграл несколько дел о клевете по совершенно другим поводам, что и заставило последнего бежать в Канаду, скрываясь от долгов. Он выразил к убийце премьера того рода идеологическую симпатию, какая долгое время считалась уместной и даже естественной в отношении бомбометателей, совершавших покушения и убивавших в России царей, и призвал к помилованию современного ультра-радикала. Это было вполне в рамках русской революционно-демократической традиции. Инженер, предполагая, что разговор коснется данного вопроса и что не исключается массовое проявление симпатий к убийце со стороны участников собрания, счел нужным указать мне заранее (между восхищениями овечками на холмах и пальмовой рощей в низине) на укорененность подобного взгляда на вещи в русской культуре. Отодвинув в сторону одиозных Добролюбовых и Чернышевских, он привел мне приписываемое еще юному жизнелюбцу Пушкину стихотворение на эту тему.

 Мы добрых граждан позабавим

И у позорного столпаКишкой последнего попаПоследнего царя удавим.

Мне совсем не жаль было разочаровать Инженера относительно оригинальности этих строк, но горько было вспомнить прототип – ходячее двустишие времен французской революции:

Et des boyaux du dernier prêtreSerrons le cou du dernier roi.

(«И кишками последнего попа/Сдавим шею последнего короля»), восходящее к фразе из «Завещания» аббата Мелье.

И содержание речи, и несколько напряженная манера говорить заинтересовавшего меня господина Эскина производили странное впечатление – притягивающее и тревожное одновременно, они напоминали движение канатоходца по тросу на изрядной высоте: речь его, логичная, но как будто готовая в любой момент сорваться в пропасть, напомнила мне проход моего соотечественника по канату между башнями-близнецами в Нью-Йорке (Филипп Пети благополучно завершил свой трюк, а через четверть века рухнули сами здания). Так г-н Эскин, например, наседавшей на него и стоявшей в оппозицию к его речам даме, чей взгляд, показалось мне, был мутноват, но сосредоточен подобно свету фар локомотива, направленному вдоль железнодорожного полотна, все же сорвавшись, когда она несколько раз прервала его речь, сказал: «Когда я закончу говорить, выступите вы, и если захотите, сможете даже засунуть микрофон себе в рот», – так перевела мне эту откровенную дерзость стоявшая рядом со мной очень высокая и худая женщина, с которой Инженер поздоровался как с давней знакомой.

Была она не старше лет тридцати пяти, я заметил ее еще когда мы подходили с Инженером к зданию, где проводилась эта встреча. Она шла впереди нас, ее обнаженные острые лопатки, как всегда при взгляде на оголенную спину анорексического вида женщины, вызвали у меня воспоминание о сложенных крылышках ощипанной куриной тушки. Когда она проходила мимо магазина одежды, она оказалась выше выставленного на тротуар манекена, в целом же показалась весьма мила, и мы перешептывались с ней, воспользовавшись тем, что Инженер был увлечен происходящим и, кажется, рад передоверить на время свои обязанности сопровождающего постороннему человеку.