Ненумерованные письма маркиза Кюстина

Настойчиво-штопорное выражение принимают лица практически всех без исключения людей, когда они пытаются теплой еще и влажной от слюны жевательной резинкой своего кредо залатать прореху в убеждениях собеседника, а заодно удостовериться в крепости собственных. Как мужчинам не требуется ощупывать фаллос, чтобы проверить его твердость, а женщины не предваряют соитие влагометрическими испытаниями, точно так же и политический спор на Ближнем Востоке – излишняя прелюдия к немедленным боевым действиям.

– Разве «два государства для двух народов» – это их цель? Они хотят выгнать всех евреев из своего будущего государства и заполнить арабами наше! Им нужны полтора государства для одного народа! Но это только для начала! Им нужно все!

– Послушайте, маркиз, – не было никакой возможности воспрепятствовать повторению Инженером истин, которые обязан каждый европеец по убеждению самого Инженера и многих его соотечественников выслушивать (и выслушивает!) по несколько раз на дню, – им же предложили разделение с самого начала, они отказались, начали войну. Они убежали числом больше полумиллиона, наших убежало примерно столько же от них – чистый бартер. И какое отношение имеют их беженцы к тому, что построили мы здесь за шестьдесят пять лет? Им – компенсацию, нашим – компенсацию. Нам достанется больше, мы уже подсчитали! – подмигнул мне Инженер. – Даже этот левак, Е. Теодор, написал в своей книжке, что согласится на возвращение всех их беженцев, только если они вернут к жизни всех убитых во всех войнах, которые велись здесь из-за их упрямства.

– Это авторский текст, или это говорит герой его книги? – спросил я.

– Какая разница! Принцип верен! – Инженер был очарован мыслью своего приятеля. Якобы «левачество» последнего многократно усиливало в глазах Инженера неоспоримость выдвинутого им условия.

– Либерман! Только Либерман! – воскликнул он.

Лучи утреннего солнца через окно кабинета падали на стену, на которой висел портрет Либермана и, как мне показалось, сделало заметным, что недавний приступ аллергического насморка Инженера не прошел даром и для портрета – некрупная светлая каракатица устроилась, правда, не на самом Либермане и даже не на его костюме или галстуке, а только примостилась на соединении планок белой рамки. Инженер уловил направление моего взгляда, дунул на портрет, и стало очевидным, что это был лишь зацепившийся за неровность мизерный обрывок бумажной салфетки, которой Инженер стирал пыль с иконы.

Был ли я так же предвзят, как в своем предположении о причине загрязнения портрета, когда внимательно глядя в глаза Инженеру, в мыслях будто перенесся на пятнадцать веков назад – в Левант во времена горячих споров монофизитов со сторонниками единой божественно-человеческой природы Иисуса? Вот возбужденные монахи берут в плен епископов, заставляя их подписать чистые листы, куда потом будут внесены единственно правильные слова, ведущие к спасению. «Смерть ему!» – кричит толпа и избивает до смерти патриарха, по живому, как представляется им, режущего тело Иисуса на бога и человека и своей ересью отнимающего у праведных счастливое бессмертие душ. Или вот солдаты византийского императора Ираклия, желавшего примирить ради пользы империи две христианские ветви – халкидонцев с монофизитами, приблизили горящие факелы к телу коптского мученика Мины, брата патриарха Вениамина. Уже с боков его сочится и каплет на землю жир, когда выбивают ему зубы, сажают в мешок с песком, погружают в море. Трижды извлекают его из воды и спрашивают, готов ли он признать истину халкидонского Вселенского Собора. Но непобежденным скончался святой муж, христианин Мина, будто через повторное крещение казненный...

Но теперь подошел я наконец к рассказу о мусахнике Павле, однокласснике Инженера. Если милуимник, как я уже сообщал, – это резервист, то мусахник – это работник авторемонтной мастерской. Благодаря русскому «-ник» оба эти слова легко вытеснили оригинальные русские термины и вошли в разговорный обиход здешних русских так же легко, как французские déjà vu, c'est tout и cherchez la femme. История эта поучительна в том плане, что до некоторой степени разрушает стереотип, согласно которому: миллион русских – миллион крайностей, – что поднимает ее в моих глазах до высоты притчи. 

ПРИТЧА О МУСАХНИКЕ ПАВЛЕ