Ненумерованные письма маркиза Кюстина

Одноклассник Инженера Павел Соловейчик рос задумчивым мальчиком, за что был третируем порою их общей учительницею, Зинаидой Григорьевной, и по окончании автомобильно-дорожного института получил распределение на транспортную базу. В лихие 90-ые он заболел страстью к иномаркам, своей не имел, но в пригнанном ему для технического осмотра Мерседесе ради чистого удовольствия разбирал иногда полностью сложный узел, раскладывая детали на белой тряпице, когда нужно-то было всего лишь поменять смазку. Новые русские уважали «профи», спрашивали, где учился. Им шептали не без гордости, что окончил МАДИ. Сам Павел говорил в лучшем случае «закончил», а иногда – просто «кончил автодорожный институт», чем вызвал однажды смех студентки-филологини, одной из тех, что ездили на задних сидениях Мерседесов. «Так вы в институт кончили или мимо?» – весело спросила она. В углах глаз ее ветвились тончайшие ручейки красных прожилок, а в багажнике стояла коробка с шампанским «Veuve Clicquot» и валялись две уже пустые бутылки. Она была самая раскованная и красивая из девиц на задних сидениях, и Павел влюбился в нее. Он возмечтал увидеть, какие трусики надеты на ней, и однажды ему повезло – он находился в соседней смотровой яме, когда она выбиралась из салона черного авто, и тогда он увидел, что трусиков на ней нет. Это потрясло его, и он уехал в Израиль, где принял имя Файвель.

В авторемонтном предприятии, мусахе, или как его здесь еще называют, гараже, на работу в который приняли Файвеля Соловейчика, в основном, работали «марокканцы» – жизнерадостные, иногда смуглые, иногда не очень евреи из Марокко. Дружелюбие, выказываемое ими русскому мусахнику, заверялось печатью с размаху опущенной на его плечо тяжелой ладони, но никогда они не дергали его осторожно за мочку уха, не похлопывали ласково по скуле, как нередко случалось при их общении между собой. «Файвель, принести тебе кофе? – спрашивали они. – Сколько сахара класть?» Файвель смущался, отказывался и сам никогда не предлагал им такой же услуги. Их громкие, full volume, голоса раздражали его. При неожиданном близком крике он едва успевал удержаться, чтобы не втянуть голову в плечи. Ему хотелось иногда запустить в крикуна тяжелым торцевым трещоточным ключом с угловым шарниром. Замечания их о жизни были лаконичны и казались ему не лишенными логики. К музыке их, к тряскому пению, которое будто насиловала вертолетная дрожь, он привыкнуть так и не смог. Настоящую, последнюю печать ставила на ремонтной ведомости двадцатитрехлетняя «марокканка», которая оформляла заказы и отвечала на телефонные звонки. Возвращая Файвелю документ, она смотрела ему прямо в глаза легко и просто, как русские женщины смотреть не умеют. Это очаровывало его. Он стал все чаще и чаще оказываться поблизости от ее телефона, от стопки с документами, от ее чашки на столе, пока жена хозяина мусаха не заметила этого кружения, похожего на брачный танец журавля, и не сказала ему: «Файвель, женись на ней, она принесет тебе семерых детей». Он понял, что так и случится, даже если он будет «кончать мимо». К этому Файвель не был готов, он взял расчет, даже не найдя еще нового места работы.

В следующем гараже, куда он устроился, работало немало арабов. В это время машин покупали все больше, фирмы хайтека стали предлагать своим работникам автомобили по лизингу, гараж расширялся, и арабов принимали на работу все в большем количестве. Давно уже прошло то время, когда впервые жестокость терактов поразила Файвеля, но приступы ненависти сотрясали его при каждом новом происшествии этого рода. Он покупал на выходные номер главной русской газеты патриотического направления. В качестве политических комментаторов в ней в основном выступали женщины, в качестве женщин они были в основном фурии, а в качестве фурий изъяснялись в основном пафосно. Позже, когда Интернет стал обыденностью, возвращаясь с работы по будням, Файвель торопился заглянуть в Zman.com. В то время его начали смущать мысли о работавшей кассиршей в ближайшем к его дому супермаркете арабке, упакованной в черное платье, похожее на костюм подводного ныряльщика, но с юбкой до пят. Из овального окна плотного капюшона выступал в нижней его части подбородок почти до скул, а сверху видна была половина лба. Из-за этого наряда он никак не мог понять, сколько ей лет. Не больше двадцати семи, решил он. У нее был римский нос и длинные темные глаза. Она была красива незнакомой, непривычной красотой. Экзотичность ее интриговала Файвеля. Женщина, в конце концов, заметила его интерес, и однажды глянула на него, и было в этом взгляде столько победного высокомерия, сколько может быть только в закутанной в черное неприступной женщине диковатого племени. Он стал делать покупки в другом магазине. Арабы на работе не хлопали его по плечам, были, пожалуй, даже вежливей и предупредительней «марокканцев», но говорили между собой на чужом, совсем непонятном ему языке. Он не перестал опасаться их, но неразборчивая ненависть ушла.