Ненумерованные письма маркиза Кюстина

На добросовестного Файвеля обратил внимание оценщик страховой компании, после чего Файвель открыл свое дело. Что-то они там вместе легонько комбинируют, владельцы автомобилей в курсе и получают от них возврат самоучастия. Когда выигрыш особенно велик, совестливый Файвель Соловейчик делает взнос в приют-убежище для избиваемых жен. Политические взгляды его смягчились без катарсисов и духовных переворотов. Имела место постепенная эволюция взглядов. Он живет холостяком и голосует за центристские партии.

Mon ami!

«Israel Goes Russian.»

Nelly Gutina

«Не дай бог!»

Е. Теодор

Ну вот, пригласил все-таки Инженер этого самого Е. Теодора к себе. Вместе с ним пришла и Ирэна, которая и оказалась той самой долговязой девой, с которой познакомился я не так давно. Я подал ей руку, она сжала ее между своими ладонями, хитро улыбнулась мне и почему-то погрозила пальцем. Она была в просторной блузе и шароварах или их подобии. Возможно, из-за ее худобы все было ей как будто велико, как великоватой порою выглядит военная форма на новобранце. Потому, может быть, показалась она мне похожей на высоченного и худого оловянного солдатика, прошедшего через огонь и воду, сначала чуть оплавленного, а потом немного намокшего. Последнее впечатление усиливалось еще и тем, что волосы ее, агрессивно высветленные, были коротко острижены и зализаны, а сквозь белизну ее лица на висках готова была вот-вот проступить зябкая синева. Вчетвером (двумя странными для постороннего взгляда парами) мы расселись за овальным столом в гостиной Инженера.

Татарского происхождения слово «сабантуй» с приложением «скромный» употребил Инженер для именования организованной им встречи, описанию которой предпослал я, как ты, несомненно, заметил, два эпиграфа, которые выставил здесь не только потому, что они отразили содержание наших бесед этим вечером и ночью, но и для придания торжественности посланию, которому назначено стать последним, и о котором знаю, какою просьбой к тебе оно завершится.

Ни здесь на Земле, ни там, на Небесах, никто не знает точно, какими потоками текут к тебе отсюда сведения о людской жизни. Одни полагают, что посредством жарких молитв, другие думают, что ничуть не хуже достигают тебя молитвы неосознанные и непроговоренные. Есть и такие, кто верит, что ты сканируешь жизнь подобно поисковой машине Google, откладывая на приближенных к Небу серверах лишь то, о чем до сих пор не знал или не догадывался. Свои послания к тебе я фиксирую на материальном носителе, каковым служит мне жесткий диск лэптопа Инженера. Ему письма мои и достанутся, и я не знаю, как он распорядится навязанным наследством. Может быть, записями моими останется он недоволен, как недовольны бываем мы своим отражением в зеркале, и будучи от природы человеком мягким и деликатным, не стирая их, будет он ждать, пока выйдет из строя диск и записанное на нем безвозвратно исчезнет.

В отличие от регулярных встреч за семейным столом, принятых во французской провинции, «сабантуй» (первоначально – праздник начала весенних полевых работ у татар) в русском застолье подразумевает если и не ежегодную, то все же достаточно редкую встречу, которую предвкушают и ждут, и для каковой у людей образованных накоплены бывают ворохи новых впечатлений и мыслей.

В местном ресторанчике заказал Инженер по телефону креветок в масле, «подпрыгнутую курицу» (по шутливому выражению его, то есть ломти которой повар подбрасывает на сковороде вместе с овощами в процессе приготовления) и порцию попаета. Под еврейский Новый год, воспользовавшись сезонными скидками, создал Инженер небольшой запас красных вин, в которых он различает не букеты, не место и год урожая, но цены и способность растворять холестерин. Как схожи по размеру и форме лысины Е. Теодора и Инженера, так мало, полагаю, отличается их отношение к вину, которое французы, как заметил один русский писатель, пьют за едой, а русские – в любое время. Начало «сабантуя» прошло на французский манер, далее, когда креветки, курица и рулет с грибами уже перекочевали полностью в наши желудки, мы продолжили по-русски. И вот о чем шла речь.

– Я правильно вас понимаю? – мой первый вопрос адресован Е. Теодору. – Если русскому человеку Чеховым предписано было выдавливать из себя раба, то вам по капле следует выдавливать из себя русского человека?

– Маркиз, ну что вы так взъелись на русских? – отвечал Е. Теодор, морщась. – Ей-богу!

«Скажи, против кого ты расист, кроме евреев, и я угадаю, какой ты национальности».

Он произнес это таким тоном, будто кого-то цитировал, но я не припоминаю кого-либо, кто мог бы предъявить авторские права на эту сентенцию. Похоже, Е. Теодор готов был пожертвовать славой острослова, лишь бы приподнять ценимую им собственную мысль на некое подобие цитатного пьедестала.