Ненумерованные письма маркиза Кюстина

Мягкий человек, подумал я. Вот, что привлекает его и Инженера друг к другу. А что общего у него с Ирэной? Интересно представить, как эта пара любезничала бы друг с другом, если бы тени авиалайнеров, бокатые, крылатые, не разделяли их.

Е. Теодор:

– Ринь-Ринь! Я так тебя люблю! Так люблю... Ах, черт!..

– В чем дело?

– Опять проболтался. Ведь ты можешь, решить, что раз ты так горячо любима, то тебе, пожалуй, положен и мужчина лучше, чем я.

Ринь-Ринь с высоты своего роста роняет несколько коротких поощряющих смешков на макушку Е. Теодора.

– Знаешь? – говорит он ей. – Я совсем не умею относиться к тебе буднично. Мое отношение к тебе – всегда новогоднее и деньрожденческое.

Ринь-Ринь позволяет Е. Теодору обнять себя за талию и коснуться губами ее жесткого, скорее всего, плеча.

Что-то вроде этого. Е. Теодор, уже связавший только что господина Либермана с армейскими бывшими в употреблении кальсонами, видимо, всей душой стремился к развитию распиравшей его душу темы.

– Евреи в рассеянии (вот, в Америке, например), – говорил он, – и так склонны держаться ближе к либералам, а в России еще и неприязнь властей прижимала нас, русских евреев, – к Сахарову, к западникам, к либеральной интеллигенции. Оттого и нас скопом и по ошибке, как выяснилось, причисляли к последней, а здесь давление это исчезло, отпали обиды и подозрения, которые мешали нам стать там настоящими русскими, и вот по прошествии двадцати лет, мы ими наконец действительно стали. Но какими? Не к Сахарову с Набоковым прибились мы, а к Хрущеву с Достоевским. То есть, подняли русских евреев с колен, и получили – черт знает что! Мы, наверно, должны быть благодарны позднему Сталину, Хрущеву, Брежневу и всем тем, кто провел для нас новую черту оседлости в лагере Андрея Дмитриевича, русских западников и демократов. Увы, читая комментарии на Zman.com, я грущу по поводу того, как мало это способствовало нашему духовному росту.

– В таком случае вам, может быть, следовало там и остаться? – спросил я.

– И это совет французского дворянина? – спросил в ответ Е. Теодор.

Высокомерие, не оправданное высоким происхождением, а может быть – именно основанное на недостатке такового, и без того порой проступает на его лице несмотря на неумелые попытки замаскировать его вежливостью. Сейчас же оно было приправлено еще и щепоткой разочарования.

– Это вовсе не совет, это – всего лишь вопрос, – возразил я.

– Подъебка dans le style du marquis, – глухо прокомментировала Ирэна, не поднимая глаз от неначатой коробки сигарет. И пока она ковыряла ее прозрачную оболочку ненакрашенным ногтем, я ковырялся в альтернативе развития ее и Е. Теодора отношений, каковыми они могли бы сложиться в эпоху, предшествующую экспериментам братьев Райт.

– А кто вкуснейшая в мире девочка? – спрашивал бы Е. Теодор.

– Я-а! – слегка растягивала бы ответ Ирэна, имитируя голос, которым отвечала Е. Теодору во времена их первоначального знакомства, когда ей было пять лет.

– А откуда ты знаешь? – хитрил бы коварный Е. Теодор.

– Ты-ы мне говорил, – подыгрывала бы ему Ирэна.

– А вдруг я передумал? – продолжал бы Е. Волкович Теодор пытаться дурачить «маленькую» Ирэну в красном беретике.

И оба, довольные друг другом, принялись бы они влюблено хихикать. Но не завидуй, Астольф Луи Леонор! Не завидуй! Да и нечему там на самом деле, скорее всего, завидовать. Вот спрашивает, например, в действительности Е. Теодор:

– Что любят обычно мужчины в женщинах? – и сам же отвечает, – личико, ножки... А я что люблю в тебе больше всего?

– Что-о? – снова охотно принимает участие в игре Ирэна, хоть ответ она знает с пятилетнего возраста.

– Ре-е-ебрышки, – тянет радостно Е. Теодор, и палец его два-три раза невысоко подпрыгивает и неглубоко проваливается, скользя по боку Ирэны ниже груди. И это, должно быть, самая интимная физическая близость, допускаемая их отношениями.

– У нас теперь и свой Илья Муромец есть – Авигдор Либерман! – голос Е. Теодора живого реального словно вынырнул из моих фантазий и теперь отфыркивался восклицаниями. – Грудь в кольчуге! Шомполом для шашлыков не проткнешь! До того дошло, что я уже привык читать в отзывах наших возбужденных пенсионеров про «левотину», которая Родину продает, на которую Сталина нет и 58-й статьи. – Е. Теодор поежился так, будто сам он подведен под расстрельную 58-ю, и два конвоира – по бокам. Но никто не покушался на его свободу, на него внимательно смотрели Ирэна, Инженер и я. Все замолчали.

– Полицейский родился, – объявил Инженер.

Взглядом я попросил у него пояснений.

– Русская народная мудрость: молчание разума рождает милиционеров, – кратко отозвался Е. Теодор, полагая известным мне, что милиционером именовался советский полицейский.

Он выпил остававшееся в бокале вино и всем своим воинственным видом показал, что намерен отвоевывать пространство для разума у полицейских и у молчания.