Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Очередь двигалась к роковому месту, ее гнали туда городовые. Двое солдат грубо обыскивали Петра Гермогеновича, офицер мельком взглянул на него.

— Направо!

Солдат сильно ткнул Смидовича прикладом винтовки в спину, так, что он невольно пробежал несколько шагов, потом выпрямился и, не оборачиваясь, зашагал прочь от страшного места.

Глава восьмая

— Анатолий Васильевич, позвольте спросить вас, почему вы не в форме?

— Не успел, Петр Гермогенович, — Луначарский развел руками. — А на вас, как и задумано, шикарный костюм–тройка, который носит почти все российское учительство.

— Я человек дисциплинированный. Раз мне сказано было обзавестись этим костюмом…

— А у меня, Петр Гермогенович, удивительно неорганизованный характер. Но вы не беспокойтесь. К отъезду из Петербурга я наряжусь точно в такую же тройку… Да, чуть не забыл: как вас теперь величать?

Смидович понял вопрос не сразу, а сообразив, весело рассмеялся:

— Шурин. К вашим услугам… А вы?

— Воинов. Прошу любить и жаловать. — Луначарский галантно приложил руку к сердцу. — Итак, завтра на Финляндском вокзале.

— Смотрите не опоздайте. А то при вашем «неорганизованном характере» всякое возможно.

Ехать на Четвертый съезд партии собрались одной группой, якобы учителей, решивших осмотреть шведскую столицу. Дорога уже была проторена, по ней не раз отправлялись в эмиграцию русские революционеры.

Поезд мерно стучал колесами о стыки рельсов, зеленый вагон третьего класса сильно качало. Все, наговорившись вдоволь, уснули, а Петр Гермогенович одиноко стоял у окна, смотрел на незнакомую Финляндию. Заканчивался март 1906 года, и снег уже кое–где подтаял на солнце, обнажив каменистую серую землю и покрытые лишайниками валуны. Сразу за Выборгом показались затянутые льдом озера, целая цень их, многие с островками посередине, украшенными дачами и старинными замками. Потом пошли леса, ухоженные, обнесенные оградой из жердочек.

Остановились на аккуратной станции с вокзалом под красной черепичной крышей, островерхой кирхой вдали и чистеньким перроном, по которому важно прохаживались финские жандармы. Петр Гермогенович невольно потянулся к потайному карману, в котором лежал мандат на съезд. Изящная молодая женщина с мальчиком лет пяти едва поспевала за носильщиком, который нес два больших баула с вещами и яркий резиновый мяч в сетке. Чем–то напомнила она Петру Гермогеновичу Софью Николаевну. Она все еще горюет об умершем муже, растит Таню и, как всегда, всю себя отдает работе. После года тюрьмы за участие в политической демонстрации в Туле она по вызову МК переехала в Москву. Он увидел ее совсем недавно, в феврале. Она первая окликнула его удивленно:

— Вы ли это, Петр Гермогенович?

С того дня они стали встречаться, правда не так часто, как хотелось бы Смидовичу…

Громкий паровозный гудок вернул его к действительности. Он увидел, что товарищи гурьбой выходят на перрон. Пошли в буфет, брали с накрытого столика маленькие тарелочки с закусками и лишь потом расплачивались — за весь столик сразу, независимо от того, сколько было съедено и выпито.

К Ханко подъезжали под вечер. Чем ближе подходил к городу поезд, тем чаще попадались штабеля желтых, аккуратно сложенных досок, должно быть предназначенных к отправке морем. Радовали глаз деревянные, выкрашенные в радужные цвета финские дачи, сараи, сложенные из валунов.

На вокзале их встречала высокая, стройная молодая женщина.

— Кто это? — спросил у Луначарского Смидович.

— Елена Дмитриевна Стасова, дочь Дмитрия Васильевича, про которого покойный государь соизволил выразиться: «Плюнуть нельзя, чтобы не попасть в Стасова».

— Знаю, знаю. Его адвокатская деятельность не давала царю покоя.

Стасова повела делегатов на приготовленные заранее квартиры. Шли бульварами, мимо торговых рядов.

В Ханко пробыли недолго, до половины одиннадцатого ночи, когда отправлялся в Стокгольм маленький пароход «Ойхонна» с высокой, «не по росту», трубой и многочисленными шлюпками вдоль бортов.

Погода выдалась ветреная, ясная, и все высыпали на палубу, чтобы полюбоваться лунной ночью. Шли мимо безмолвных, покрытых лесом островов. В море началась качка, и многие скрылись в каюты. А Петр Гермогенович остался, считая кощунством спать в такую ночь.

Пароход звонко шлепал колесами по воде. Был хорошо виден скалистый берег, многочисленные, похожие на бараньи лбы шхеры, светлая накипь брызг.

И вдруг раздался сильный удар. Смидович едва удержался на ногах, уцепившись руками за поручень. Погас свет. Судно вздрогнуло, резко наклонилось на правый борт и остановилось. Послышались испуганные крики, на палубу выскочили полуодетые пассажиры.

Смидович вместе с Даном, военным врачом, бросился на капитанский мостик.

— Что случилось? — крикнул Дан.

— Ничего страшного, господа. Прошу не волноваться, — с истинно финским спокойствием ответил капитан. — Мы сели на мель.

— И надолго?

— Разве вы куда–либо торопитесь? Прошу зайти в буфет. Мы его скоро откроем, чтобы не было скучно… Вот видите, уже исправили свет…

— Вы не ответили на мой вопрос, капитан! — не успокаивался Дан.

— Уже поданы радиосигналы о спасении.