Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Живопись и скульптура Национального музея на набережной Блазиегольмена были поистине великолепны. Сюда Смидович пришел с Луначарским, и тот с глубочайшим знанием предмета стал рассказывать чуть ли не о каждой картине и статуе, об их авторах. Каково же было удивление Смидовича, когда он узнал, что Анатолий Васильевич впервые в Швеции и все сведения о музейных сокровищах Стокгольма почерпнул из книг.

Однажды вечером Анатолий Васильевич разоткровенничался и рассказал о вологодской ссылке, откуда вернулся два года назад. Он увлекся, и Смидовичу даже показалось, что Анатолию Васильевичу были не в тягость проведенные в ссылке годы.

— Понимаете, Петр Гермогенович, для формирования моего мировоззрения вологодская ссылка мне дала примерно столько же, сколько ранее Таганская тюрьма, и, по крайней мере, куда больше, чем занятия в Цюрихском университете. В Тотьме и Вологде я написал несколько сказок и работ по эстетическим вопросам, занимался переводами. Сотрудничал в «Образовании» и «Правде», двух наиболее передовых тогдашних журналах, имевших довольно заметный марксистский уклон. И вы знаете… я тогда только что женился, и это, естественно, скрашивало ссылку.

Четвертый съезд открылся десятого апреля в Народном доме. Это здание Петр Гермогенович знал по рассказам еще с искровских времен. «Искру» в целях конспирации называли тогда «пивом». Ее высылали в Стокгольм, в адрес Народного дома, откуда регулярно сообщали, что «пиво» получено. А в 1905 году, когда Ленин и Крупская возвращались через Швецию в Россию, выяснилось, что «пиво не выпито» и «бочками» завален весь подвал Народного дома.

Это было большое, высокое сооружение с башенками под черепичной крышей, с массивными колоннами и арками у главного входа. Русские эмигранты нередко устраивали здесь литературные вечера.

Довольно просторный для ста сорока с лишним участников съезда зал Народного дома быстро заполнялся. Большевики пришли вместе с Лениным, меньшевики тяготели к приехавшему из Женевы Плеханову. Обособленной группкой явились бундовцы.

Было девять часов утра, когда от имени Объединенного ЦК большевик Румянцев открыл съезд.

Смидович сидел вместе со своими, которые оказались в меньшинстве — сорок шесть большевиков против шестидесяти двух меньшевиков.

На первом заседании выбирали бюро съезда. Смидович, как и все большевики, голосовал за Ленина, по Владимир Ильич получил шестьдесят голосов, тогда как Плеханов — семьдесят один, а Дан — шестьдесят семь. Это было обидно и, главное, настораживало. Двое против одного!

Еще на пароходе Петр Гермогенович заметил, что меньшевики, стремясь обеспечить себе победу на съезде, затевают махинации. На втором заседании он вместе с делегатами–рабочими Котовым, Островским, Дунаевым, Черногородским подал председательствующему Дану заявление, которое тот прочитал с явной неохотой:

— «Мы, рабочие, заявляем, что одна часть партии устраивала по дороге свои собрания, а на месте — закрытые собрания, организовываясь фракционно… Признавая такую тактику грубофракционной, а не партийной, ибо она может повести к полной замкнутости и второй части партии… мы требуем занесения нашего заявления в протоколы съезда». Стоит ли обсуждать вопрос, поднятый товарищами рабочими? — обратился к залу Дан. — Впрочем, это решит бюро.

И снова меньшевики добились своего, отложив обсуждение документа, который им пришелся явно не по вкусу.

«Какую они устраивают волокиту, как далеко мы уходим от самой сути», — с тревогой подумал Смидович. Он посмотрел на Ленина. Владимир Ильич был спокоен, даже весел и тихонько переговаривался о чем–то с Луначарским.

Наконец объявили перерыв, и в зале появился симпатичный, с седыми усиками шведский социалист Хипке Бергерен, который пригласил всех в соседнее кафе, где уже были приготовлены кофе и бутерброды. Это было не только трогательно, но и весьма кстати, ибо многие делегаты испытывали явный недостаток в средствах.

На третье заседание пришла делегация шведских социал–демократов. Смидович вместе со всеми дружно аплодировал, выслушав приветственную речь председателя партии Брантинга.

— Полагаю, что я верно передам чувства шведских товарищей, — сказал он, — если пожелаю полного успеха в вашей борьбе, если пожелаю, чтобы солнце свободы скорее засияло над измученным борьбой русским пролетариатом. Мы, шведы, всей душой с вами в вашей борьбе.

Все встали… Да, на какие–то считанные минуты обе фракции были вместе, а потом снова начались разногласия, особенно обострившиеся, когда обсуждался вопрос о пересмотре аграрной программы, о думе и вооруженном восстании — этих «трех китах», на которых строилось все здание объединения…

Вопрос об аграрной программе обсуждался на пятом заседании съезда.

Ленин говорил первым.