Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Шаман в оленьей шкуре, накинутой на потное, голое до пояса тело, в конусообразной шапке, похожей на шутовской колпак, исступленно бил в бубен деревянной колотушкой. На искаженном от напряжения лице с редкими пучками волос блестели глубоко посаженные, безумные глаза, которые он то и дело страшно закатывал, и тогда видны были одни только желтые белки. Из полуоткрытого рта вываливались и падали наземь хлопья слюны.

— Немедленно прекратите это безобразие! — тихо, но очень отчетливо произнес Смидович. Это было рискованно, дерзко, но ничего другого в эту минуту он сказать не мог. Шаман перестал бить в бубен, поднял наверх руки, одну с бубном, другую с колотушкой, устремил сумасшедший взгляд вверх и что–то проговорил на своем языке, обращаясь, очевидно, к богу. Потом повернул к Смидовичу бронзовое, лоснящееся от пота лицо с острыми скулами.

— Ты кто такой, русский человек, что мешаешь девочке спокойно уйти к Нуму? — спросил он, тяжело дыша.

— Это, шаман, самый большой начальник. Он все может — спрашивать может, приказывать может, все может, — ответил за Смидовича Теван.

— Что с девочкой? — Петр Гермогенович нетерпеливо посмотрел на бесстрастных родственников. — Что у нее болит? Когда она заболела?

Ответил шаман:

— Я обратился, русский человек, с этими вопросами к небесному духу Тадебцю. Он передал мои вопросы Нуму, и Нум сказал, что ждет девочку к себе. У ее изголовья уже стоит сын Нума Нга, бога болезни и смерти. Не мешай ему, русский человек.

— Спроси у родных, давали ей какое–либо лекарство, — попросил Тевана Смидович.

И снова никто не ответил, кроме шамана:

— Я натер ее спину медвежьим салом с грудным молоком и сжег на костре ее волосы вместе с крылом гагары. Но это не помогло. — Он едва заметно улыбнулся. — Если ты такой большой начальник и все можешь, то возьми и сам вылечи девочку. Я поучусь у тебя, русский человек.

Смидович не раздумывал ни секунды.

— Что ж, попробую… Теван, скажи, чтоб одели девочку. Повезем на культбазу в больницу.

— Однако, не довезем, Петр. Может помереть девочка.

— А здесь? Зови мать. Пусть с нами едет.

И снова никто из сидевших на корточках не пошевелился. Петр Гермогенович растерянно и недоумевающе посмотрел на них, махнул рукой и нагнулся к сваленной в кучу одежде.

— Где тут ее ягушка?

— Не трогай девочку, Петр, — предупредил Теван. — Еще заразишься.

— Заразишься… — беззлобно передразнил Смидович, — у меня, Теван, есть брат, правда неродной, книжки пишет, так вот он год работал в холерном бараке врачом, лечил очень заразных людей, а сам не заразился, потому что не боялся заразы.

Смидович уже нашел маленькую, отороченную мехом шубку и детские меховые сапожки и натягивал их на пылающие тоненькие ножки девочки. По–прежнему никто вокруг не проронил ни слова. Скрестив на груди голые руки, измученный и мрачный, стоял шаман. И только когда Смидович взял на руки безжизненное маленькое тельце, все вдруг как бы очнулись и заговорили по–ненецки, угрожающе замахав руками. Им ответил Теван, повысив голос до крика. Из сбивчивой его речи Петр Гермогенович понял только несколько слов: «Москва», «Комитет Севера», «Совет». Очевидно, Теван говорил, какой высокий пост занимает Смидович.

Шаман, загородивший было выход из чума, сделал шаг в сторону и опустил руки. Все замолчали, и в тишине еще слышнее стали стоны и причитания матери. Она вскочила с земли и с криком бросилась к незнакомым людям, когда увидела на руках одного из них свою дочь. Но в ее голосе не было ни угрозы, ни вражды, ни ненависти, а только отчаяние и мольба. Должно быть, своим материнским сердцем она поняла, что этот большой седой человек не причинит ее девочке вреда.

— Собирайся, поедешь с нами на культбазу, — сказал женщине Теван. — Быстро собирайся, однако. Спасать девочку будем. Самый большой начальник спасать девочку будет.

— Не говори так, Теван, — сказал Петр Гермогенович с укоризной и тяжело вздохнул. — Если б я только мог…

Теван объявил, что до культбазы еще верст двадцать.

— Гони, Теван, своих олешек, гони, милый!..

Теван стоял на нартах, расставив крепкие ноги. Нарту швыряло из стороны в сторону, она то проваливалась между кочками, то взлетала, то клонилась набок, а он стоял, словно влитой, и только покрикивал на оленей. Единственная вожжа лежала без действия, зато все время без устали работал в его руках хорей, подбадривая то одного, то другого оленя.

— Кыш–кыш! Кыш–кыш! — то и дело слышался требовательный окрик.

Олени бежали крупной рысью. Далеко летели комья грязи с травой и мхом, и Смидович, сидевший на задней грузовой нарте, едва успевал вытирать лицо. Он судорожно цеплялся пальцами за веревки, стягивавшие груз. Мучительно хотелось хоть на минуту прекратить эту бешеную гонку с препятствиями, но он кричал Тевану одно и то же:

— Гони быстрей, гони, Теван!

— Уже скоро, Петр. — Теван повернул к нему забрызганное грязью, разгоряченное лицо. — Видишь, деревянное стойбище показалось…