Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Нигде в царской России не была так велика детская смертность, как среди народов Севера. Тихо угасали, уходили в небытие некогда крупные народности, такие, например, как юкагиры. Из нескольких десятков тысяч в конце восемнадцатого века теперь их осталось четыреста сорок три человека. Это по данным переписи. Петр Гермогенович помнил, сколько пришлось приложить энергии, чтобы организовать перепись в огромном и безлюдном крае. Сотни людей по призыву Комитета уехали туда, и не на неделю, не на месяц, а на годы! Некоторые не вернулись — погибли от кулацких пуль, утонули на переправах, замерзли в ледяной пустыне. Смидович как бы заново увидел измятые, залитые водой, а то и кровью бланки переписи, которые переписчики хранили в самом надежном месте — на груди под малицей, бланки, совершившие вместе с их владельцами тысячекилометровые переходы на оленях и собаках, на катерах и лодках. Они попадали в буран и шторм, мокли под осенним дождем и мерзли на тридцатиградусном майском морозе…

Михал Михалыч раздвинул шторы на окнах, и яркое солнце наполнило комнату.

Смидович глянул в окно. Искрилась каплями воды далекая, до горизонта, тундра. Качалась на ветру молоденькая лиственница, рядом другая, третья. Наверное, их посадили этой весной. По дощатому тротуару важно и лениво бежали собаки с высунутыми бледно–розовыми языками. В толстых шубах им было жарко.

Петр Гермогенович увидел Тевана.

— Иди с нами завтракать! — пригласил он его.

— Ты, однако, рассмешить меня хочешь, Петр, — сказал Теван. — Обед уже, а ты завтракать зовешь. Завтракать не приду, обедать приду. Вкусно пахнет, однако.

— Войдя, он протянул руку Гродневу, сбросил в сенях малицу, поднял крышку на сковороде, чтобы посмотреть, чем так вкусно пахнет, и прошел в комнату. Здесь он огляделся и, заметив на стене фотографию молодой девушки, подошел к ней, причмокнул языком.

— Твоя баба, директор? — спросил он у Михал Михалыча.

— Моя… — Михал Михалыч улыбнулся одними глазами. — Этим летом обещала приехать. Жду, в календаре каждый день отмечаю. Вроде бы и скучать некогда, а скучно — сил нет.

— В гости приедет? — спросил Смидович.

— Нет, насовсем. Учительницей у нас работать будет.

— Это хорошо, что «насовсем», — сказал Смидович. — Главная беда нашего Севера — это временщики. Три–четыре года — и по домам. А надо, чтобы люди здесь обосновывались надолго, чтобы полюбили Север, чтоб именно его считали своим домом.

С едой разделались быстро, чтобы скорее пойти посмотреть кулътбазу.

— Тевану полезно побывать в школе, — не без умысла сказал Смидович.

Он вспомнил разговор с ненцами о школе, слова хмурого старика: «Оленей надо учить, собак надо учить, а зачем мальчика учить?»

— У нас пока только два класса — приготовительный, в котором дети учатся говорить по–русски, и первый, — сказал Гроднев.

— Теван! — Смидович непривычно строго посмотрел на него. — Ты обещаешь мне, что осенью отдашь своего Илью в эту школу?

— Однако, будет видно, Петр, — осторожно ответил Теван…

В школе, очевидно, началась перемена, дети в одинаковых костюмчиках цвета хаки носились по улицам. Заметив Петра Гермогеновича, они вдруг собрались вместе и, набрав воздуха, крикнули вразнобой:

— Здравствуйте, дедушка Смидович!

Петр Гермогенович улыбнулся, представив, как молоденькая учительница утром учила их этому приветствию. Ему не хотелось, чтобы его называли дедушкой, но делать было нечего, он и действительно давно имел внуков, да и на это звание его обрекла седая голова и чистое серебро бороды.

— Здравствуйте, дети! — ответил Смидович и полез в карман за конфетами. — Ну–ка, кто проведет нас в школу?

— Вон наша школа! — Черноголовый карапуз показал пальчиком на длинное здание, построенное на две половины, с двумя дверями и крылечками под навесами. — И Марья Васильевна там. Она к вашему приходу готовилась. Окна мыла.

— Сама? — спросил Смидович.

— Мы все помогали. Саво! Урока зато не было.

— Ну ладно. Что помогали Марье Васильевне, это хорошо, молодцы!

Марья Васильевна уже бежала навстречу, на ходу поправляя растрепавшиеся от ветра волосы: молоденькая, с милым веснушчатым лицом, вздернутым носиком и огненно–рыжими волосами.

— Ой, простите, Петр Гермогенович, не успела вас встретить. Понимаете, уборщицы нет, так мы, что можем, все сами с детьми делаем. Посуду моем в столовой, полы подметаем, вытираем пыль…

— Что ж, детей надо приучать к труду, Марья Васильевна… Покажите–ка ваш интернат. Вот и мой друг Теван хочет посмотреть. Он почему–то думает, что для ненецких детей школа не нужна.

— Зачем так говоришь, Петр? — Теван замялся. — Это Того тебе говорил, не я. Я не против школы.

— А почему своего сына хочешь оставить неучем?

— Однако, Петр, если мой Илья будет уметь писать и не будет уметь пасти оленей, какой же из него ненец будет? Как мой Илья жить в тундре будет? — возразил Те–ван.

— Он прав, Петр Гермогенович, — поддержал Гроднев. — Мы учим детей разным книжным премудростям, но не даем им практических навыков, которые им необходимы для жизни.