Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Куда девался его ворчливый тон, резкие, угловатые манеры, которые бросились в глаза Смидовичу при первой встрече. Сейчас перед ним был радушный хозяин, примерно одних с ним лет, беззаботный, с веселыми глазами и манерами типичного русского интеллигента.

В комнате стоял неистребимый запах каких–то лекарств, которым пропахла одежда доктора, а может быть, и он сам: дома Иван Павлович проводил гораздо меньше времени, чем в больнице.

Пришла учительница Марья Васильевна с мужем, длинным и худым ветеринарным врачом, только что вернувшимся из поездки. Он тут же заговорил со Смидовичем о чесотке, копытке, которым подвержены оленьи стада. Марья Васильевна несколько раз тихонько дергала мужа за рукав, пока этого не заметил Смидович и не пришел на выручку ветеринару.

— Марья Васильевна, я с большим интересом слушаю все, что мне рассказывает Сергей Гвидонович. Это очень важно.

— Вот видишь! — обрадовался муж и с новой энергией принялся просвещать Смидовича.

— А я, грешным делом, думал, что мы послушаем Петра Гермогеновича, — сказал доктор, поглядывая на ветеринара.

— Одну минуту, Иван Павлович. Я только запишу фамилию товарища, — сказал Смидович. — Итак, вы говорите, — он снова повернулся к ветеринару, — что у вас есть на примете молодой ненец, который хочет учиться и стать охотоведом? Очень хорошо! Сначала, как положено, он поступит на рабфак, а через год — в Институт народов Севера. У нас там прекрасные условия…

Засиделись допоздна. Ели пельмени, которые на электрической плитке варила Нина Ямал, пили ароматный чай, а затем доктор на минутку отлучился куда–то и, воротись, с видом заправского фокусника вынул из кармана длинный зеленый огурец.

— Вот так-с, пока единственный, — сказал Иван Павлович. — Но ведь вырос, черт! А там, где вырос один, могут вырасти сотни. Солнца здесь с избытком, и, если бы мы имели достаточно стекла для парников, я б не только своих больных — все окружающие стойбища кормил огурцами!

Расспрашивали Смидовича о делах в Москве, о приближающемся съезде Советов, о том, что ставят столичные театры, о коллективизации. Михал Михалыч вдруг на минутку отлучился и вернулся с берестяным лоскутом, на котором было нацарапано несколько непонятных значков.

— Знаете, что это такое? — спросил Гроднев.

— Понятия не имею, — Смидович пожал плечами.

— Заявление ненца Ядко о том, чтобы его приняли в колхоз. На этой бересте он сообщает уйму сведений о себе. Два первых знака, похожие на большое и малое римское «пять», говорят о том, что в семье два работника — он, Ядко, и его младший брат. Три высокие палочки и два значка, похожие на латинское «вэ», обозначают число оленей в хозяйстве — три быка и две важенки. Последние два креста — высокий и низкий — говорят о двух неработоспособных женщинах в семье — старой матери и маленькой сестренке.

— Чрезвычайно интересно и в то же время тревожно, — сказал Петр Гермогенович. — Тревожно потому, что, несмотря на все наши старания — на девятнадцать культ–баз, на красные чумы и лодки, на сотни кружков ликбеза и школы, в которых уже обучаются тысячи мальчиков и девочек, основная масса населения Севера еще неграмотна. Школы, школы нужны, как можно больше школ, таких, как ваша.

Марья Васильевна вдруг покраснела, смутилась. Было видно, что она решает для себя: рассказать или не рассказать что–то Смидовичу?

— Я вам раньше не говорила, — промолвила она, решившись, — а теперь признаюсь. У нас ведь была большая неприятность. Кто–то по ночам пугал детей, стучал в окна, кричал, что школа вот–вот взорвется, что дети должны вернуться к родителям в чумы. Ребят это пугало, они нервничали, перестали готовить уроки и в один не очень прекрасный день удрали — все до одного. Понятно, мы организовали розыски, на оленях, пешком, активисты помогли, два дня искали, пока последнего беглеца не нашли. А скоро и того типа поймали, который пугал. Оказалось, его подкупил шаман. Дал ему пять оленей, две малицы, капкан на песца. В районную прокуратуру сообщили, но пока прокурор приехал, того и след простыл.

— Очень жаль, что не удалось поймать и обезвредить врага, — сказал Смидович. — Как фамилия прокурора?

И он снова раскрыл блокнот.

— Товарищи! — обратился ко всем доктор. Не кажется ли вам, что нехорошо у нас получается. Мы пригласили Петра Гермогеновича в гости, а сами не даем ему рта открыть. Просто замучили его своими разговорами. Иван Павлович хитро посмотрел на Смидовича. — Может быть, Петр Гермогенович сам нам расскажет что–нибудь. Вот мы в первые минуты знакомства вспоминали с ним уездный город Вельск Вологодской губернии. Петр Гермогенович отбывал ссылку неподалеку, в посаде Верховажье. Трудное время было, порой мучительное, но запомнилось на всю жизнь. Не так ли, Петр Гермогенович?

— Да, то время не забыть, — промолвил Смидович. Тысяча девятьсот девятый год. Слежка, аресты, обыски. Но были светлые дни, были радости, были встречи…

Он откинулся на спинку дивана и задумался. Никто не мешал ему, все приготовились слушать.

Глава десятая