Несерьезные дети

Весной ему сожгло лицо. Ремонтировали дом, и рабочие во дворе в баке растапливали гудрон для заливки крыши. Венька заглянул в бак, и ему кипящим гудроном плеснуло в лицо. Глаза не пострадали, и все говорили, что Силкин хорошо отделался. Но вот смотреть на него было страшно — до того шрамы обезображивали лицо.

И если раньше Венька ангелом не был, то за лето совсем разошелся.

После больницы Веньку стали почему-то звать Паромом: то ли потому, что он в любом деле пёр напропалую, то ли потому, что целыми днями курсировал по улицам, а может, по другим каким причинам. Без него не обходилось в районе ни одно ЧП, ни одна драка. Днями шлялся Венька по улицам, поплевывая сквозь дырку в зубах, и ждал случая, чтоб ввязаться, крикнуть, ткнуть исподтишка кулаком, «подшутить». А шутки у него были…

Так, однажды на соседней стройке он, несмотря на табличку «Не включать! Работают люди!», висящую у рубильника башенного крана, включил рубильник. Никого не убило, но электрика, попавшего под напряжение, здорово потрясло.

Веньку вызывали в комиссию по делам несовершеннолетних, но так ничего и не сделали. С него все было как с гуся вода.

Венька догнал Лешку, когда тот уже сворачивал в сторону своего дома.

— Бродишь? — спросил Венька.

У Лешки было прекрасное настроение, не особо приятная встреча его не испортила, и Барков ответил с гордостью:

— Со свидания иду.

— Ага, понятно, целовались?

— Гуляли.

— В подъезд не пойдешь? Там мужики сейчас в карты играют, — вкрадчиво спросил Венька.

— Можно! Еще не поздно, кажется, — согласился Лешка.

Ох и дурак же он был, что пошел!

В подъезде Венькиного дома, у подоконника, играли в «буру», и Лешка присоединился.

— Может, на «лошадь» сыграем? — спросил Паром.

— На чего?

— На «лошадь». Проигравший возит выигравшего. А?

— Как возит?

— Ну так, на себе.

— Годится! — Лешке было море по колено.

За десять минут он проигрался в прах и стал «лошадью» Парома на четыре дня.

— Садись. — Лешка присел на корточки, радости у него поуменьшилось, но он еще не понял всей серьезности своего положения.

— Куда? — удивился Паром.

— Катать буду, — он думал, что прокатит Веньку пару раз по площадке и на этом кончится все. Но у Парома были свои планы.

— Э-э, нет, дорогуша, — опять вкрадчиво заговорил он, и в глазах его запрыгали искорки не то ненависти, не то какого-то злобного торжества. — Ты меня после школы, при всех, будешь до дому возить, здесь ведь почти рядом.

— Как так? — не понял Лешка. — Мы же не договаривались. Да ты и не учишься!

— Уговор был — катать, а где и как — по желанию выигравшего. А насчет школы, так ты не беспокойся — я приду, дождусь тебя. Повезешь? А? Карточный долг ведь долг чести. Так, мальчики?

Все «мальчики» подтвердили: да, так.

— Ну, ты, Паром, и гад! — возмутился Лешка, но Венька пропустил это мимо ушей.

— До завтра, Леша-лошадь, — с противной наигранной добротой сказал Силкин. — До завтра!

Это было позавчера.

Вчера Лешка сделал «первую ходку», как выразился Паром. Довез его до дому.

А вечером Лялька не пришла к столбу с часами. На свидание не пришла.

А сегодня…

Учительница географии Лидия Григорьевна рассказывала что-то о природных ресурсах Польши и еще что-то, что Лешка не слушал. Ему было некогда, он сочинял Ляльке вторую записку. Первую он уже отправил, но ответа не получил.

Лялька игнорировала его, а это было безобразием с ее стороны, и Барков мстил.

Мстить девчонке дело нелегкое, бить ведь ее не станешь, тут надо голову приложить. И Лешка вовсю работал головой.

В первой записке он много клялся, много говорил о любви, но все это под таким соусом, что и козе было ясно — издевка.

Получив записку, Лялька прочитала ее, наверное, раза три, пока наконец покраснела, опустила голову и стала такой несчастной и грустной, будто Офелия — Вертинская в фильме «Гамлет», когда она лежала в бассейне и изображала утопленницу.

Тогда Лешке стало жаль Ляльку, и вторую записку он посвятил словам мольбы о прощении, каялся.

«Ляля, — писал он, — наверное, я не прав, но ведь и ты виновата, хотя женщин ни в чем винить нельзя. Ты уж меня, конечно, прости, я дурак (очень хорошо с «дураком» вышло — самокритично и в то же время ведь никто не подумает, что он действительно дурак). Я больше не буду!» Подпись неразборчива.

Лешка свернул эту цидулку треугольником, обвел по краям жирной линией, сделав в центре впадинку, что было похоже на сердце, и, написав в сердце: «Ляле», отправил по назначению.

Записка шла по классу, по волнению можно было проследить ее движение.

Наконец она у Ляльки.

Лялька покраснела еще больше, хотела было развернуть послание, но неожиданно скомкала бумагу и, сунув в карман фартука, со слезами выскочила из класса.

Воцарилась тишина, и стало слышно, как в парте у Шкерина бормочет транзисторный приемник.

— Что случилось? — спросила Лидия Григорьевна.

Все молчали. Да и что, собственно, случилось в самом деле? Ну, у Ляльки Росляковой истерика, или как назвать эту беготню со слезами?..