Незабываемые дни

Крик оборвался. Жесткий, корявый кляп из мешковины засунули в рот провокатору. Он повалился на кучу желтой, сырой земли. Она была мягкая, податливая. Лежать бы на ней, лежать, ощущая ее свежесть, если бы не эти люди. Вот они вытащили изо рта кляп. Тихо приказали:

— Рассказывай!

— Родненькие, любые, все расскажу… только сжальтесь.

И он рассказывал. Временами запинался. Ему подсказывали фамилии людей, погибших на виселицах.

— Да, да…

Говорил, отвечал, начал заговариваться. Переглянулись люди, а рабочий, копавший яму, встал, отряхнул руки, брезгливо сказал:

— Повесить собаку, что с ним валандаться…

— За что, братки? Разве я виноват, что доля такая. Я еще расскажу вам…

И так завопил, завыл Ковалевич, хоть ты уши затыкай. Пистолетный выстрел оборвал собачий вой. Глухо плюхнулось на дно ямы тело Ковалевича. Он не чувствовал и не мог уже чувствовать, как шуршала земля, засыпая яму.

2

Внезапное исчезновение Ковалевича встревожило гестапо. Искали день, искали два, организовали секретные поиски. Перерыли всю его квартиру, надеясь напасть на какой-нибудь след. Но и обыск ничего не дал. Кинулись искать хозяйку квартиры, у которой жил Ковалевич, но от соседей узнали, что эта женщина уже дней пять тому назад исчезла из дома. Соседи же были как соседи, все служилый народ — одни работали в магистрате, другие в прочих городских и немецких учреждениях. И когда гестаповцы собирались покинуть квартиру Ковалевича, один из них вытащил из кармана пиджака, висевшего на стене комнаты, небольшую записную книжку. Это были хозяйственные записи Ковалевича. А в конце всей бухгалтерии совсем разборчивая запись: «В семь часов вечера встреча относительно списков». И дата встречи — как раз тот день, когда исчез Ковалевич.

Гестаповцы сразу поняли, что с Ковалевичем вряд ли им удастся когда-либо встретиться и что поиски теперь должны идти уже в ином направлении: искать виновных в его гибели. Хлопот и забот им хватало. Несколько дней они не отваживались доложить о ситуации не только Кубе, но и начальнику полиции Герфу, возлагавшему большие надежды на Ковалевича.

Действительно, как ты доложишь начальству, что главный их козырь бесследно исчез. Вместе с Ковалевичем исчезло несколько человек, которые были надежными ушами и глазами гестапо. Имелись сведения, правда еще не проверенные, что в городе «большевистские эмиссары» не то устраивают чистку подполья, не то восстанавливают разгромленные организации. И тут как гром среди ясного неба — листовка. За одну ночь она украсила обшарпанные стены руин, уцелевшие за-77

боры, телефонные и электрические столбы, деревья на городских скверах и бульварах. Кое-кто из немецкого начальства, в том числе и сам Кубе, получили ее по служебной почте.

Бросались в глаза крупные буквы заголовка: «Собаке собачья смерть!» На желтом кусочке бумаги сообщалось, что на днях по приговору народного суда казнен один из самых гнусных провокаторов и фашистских наймитов Ковалевич, который за немецкие марки послал на виселицы десятки лучших людей города.

Кубе созвал срочное совещание полицейского и эсэсовского начальства. Направо и налево метал гром и молнии. Полетело с должностей несколько начальников, и в первую очередь начальник отдела разведки гестапо, который непосредственно руководил Ковалевичем.

Слышеня собирался покинуть город, чтобы направиться снова в штаб, но некоторые осложнения с пропусками и другие причины задержали его. Не стоило рисковать, когда все шпики и охранники в городе были поставлены на ноги, до последнего полицая. Шли массовые облавы, обыски.

И хотя Слышеня имел возможность выбраться из города, ему не хотелось оставлять в это тяжелое время подпольную организацию, ощущавшую острую потребность и в хорошем совете и в помощи.

Слышеня послал связного к Соколичу с подробным донесением о последних событиях и принятых им мерах.

Под вечер он незаметно пробрался в дом к Журицкому, чтобы через него связаться с Сергеем. Узнав, что сегодня Сергея не будет, Слышеня уже собрался уходить, но Журицкий заметил на ближайшей улице усиленное движение полицейских.

— Видно, очередную облаву затевают. Это у нас часто бывает. Ну что ж, прочешут уличку, а тогда можно будет и подаваться.

Через полчаса, когда они собирались уходить, в дверь с улицы громко постучали.

Журицкий осторожно отодвинул краешек занавески на окне, внимательно вгляделся в темноту улицы. Возле самого забора и у крыльца он заметил несколько фигур. Щелкнул фонарик, кто-то глянул в листок бумаги. Свет выхватил из темноты козырек эсэсовской шапки, обшлаг мундира.

— Эсэсовцы! — прошептал Журицкий.— Ну и черт их бери, документы же у тебя хорошие?

В дверь барабанили все сильней и сильней. Нарочно громко зевая, будто спросонья, Журицкий недовольно спросил:

— Вот же не дают поспать. Ну кто там?

— Это я, Журицкий, открой. Нужно мне к тебе по небольшому делу.

Если бы в хате было светло, Слышеня заметил бы, как побледнел старик. Медля и запирая дверь на запасные крюки, он, однако, переспросил еще раз:

— Кто же это здесь, что-то не узнаю.

— Ну вот, не узнаешь. Это я, Селович!