Незабываемые дни

Остальные хлопцы ехали потихоньку. Свистун не любил быстрой езды. Во-первых, он не какой-нибудь мальчишка, чтобы похваляться нелепым молодечеством. Нужно уважать, наконец, и себя, блюсти свое начальническое достоинство. А если говорить откровенно,— не очень и нагарцуешь на таком бегемоте. Можно было бы давно сменить коня, но это было не в натуре Свистуна. Его конь должен быть самым необычным, чтобы ни у кого такого не было.

Свистун очень любил эту необычность и своеобразный размах в работе. Когда-то он был заведующим од* ним управлением. Отстроил кабинет под мореный дуб обставил такой же хорошей мебелью, повесил бронзовые люстры и, сидя за столом, похожим не то на постамент, не то на саркофаг, любовался шедеврами искусства, развешанными на стенах. Нажимал замысловатые кнопочки на столе, и в широко отворенных дверях появлялось зефироподобное создание, наполнявшее кабинет шорохом шелкового платья, слабым перестуком — ах ты козочка! — лакированных туфелек, запахом парфюмерии и еще чем-то таким светлым и неуловимым, как лукавая улыбка на этих розовых щечках…

— Вы звали меня, Леонид Помпеевич?

— Звал, дорогая, звал. Принесите списки лучших льноводов.

Разглядывал списки, спрашивал о том о сем и нечаянно — а может, и умышленно — прикасался широкой ладонью к зефироподобному созданию. Девушка, для приличия, пугалась и, отскочив — ах, козочка! — на какой-нибудь шаг, игриво грозила начальнику наманикюренным коготком:

— Вот скажу, Леонид Помпеевич, вашей жене, как вы с девушками шутите.

— Да кто же о шутках говорит, моя хитрунья… Ну, подойди поближе, ах ты моя цыпочка.

За мореный дуб — были и еще кое-какие причины — влепили Свистуну такого «строгача» с предупреждением, что едва на должности удержался. Особенно долго поминали ему мореный дуб и бронзовые люстры, на которые загнал Свистун все средства, отпущенные на техническую пропаганду. Задумался Леонид Помпеевич. Что ж, если пропаганда, так пропаганда, дам вам и техническую пропаганду. И не что-нибудь обычное, примитивное, а такое мы вам покажем, что слава пойдет о нашем управлении по всем республикам. Договорился с кино, с артистами. Смастерили сценарий и начали снимать и переснимать документально-технический фильм о льне-долгунце. Шумели, посылали экспедиции, снимали. Делалось все с размахом и с таким расчетом, чтобы всех удивить.

Чего только не было в свистуновском фильме. Ходили по полю оперные пейзане. Водили хороводы, пели песни. В певицах и танцорках — льноводках узнавали зрители известных артисток, за льномялками стояли не всем известные «цыпочки». И сам он, загримированный под этакого доброго молодца бригадира, задорно мчался в стремительной «Лявонихе» и с таким восхищением поглядывал на свою напарницу-пейзанку… Он жаждал славы.

И слава пришла; правда, оказалась она не совсем такой, на какую рассчитывал завотделом технических культур. Пропагандистский фильм забраковали, зарезали беспощадно, и прежде всего потому, что в нем не было колхозниц-льноводок, не видно было и льна. Правда, под одну песенку, подпрыгивая как в кадрили, певички разостлали несколько горстей льна, да еще в одном из кадров «бригадир» подносил лен к старой дедовской мялке, а знакомая кое-кому «цыпочка», перед тем как пустить мялку в ход, запевала веселую песенку: «Ой, загуду я, загуду…»

Были совещания, ревизии, решения, и поклонник красоты загремел из своего кабинета далеко в район. «За обман, фальсификацию показа передового опыта, за легкомысленную растрату государственных денег и за бездеятельность…» — так и сказано было в соответствующем приказе об увольнении и переброске Свистуна на низовую работу.

Может быть, в таком направлении мыслей и настроений поклонника красоты и комфорта виноваты были и его родители. Они не спускали глаз со своего любимого Леньки, болезненного в детстве мальчика, который так боялся свежего ветра, утренней росы и горячего солнца. Были в семье и другие дети, те без особых хлопот матушки и батюшки сами пробивались в люди, да еще в какие хорошие люди. А с Ленькой все нянчились, возились. И в средней школе, и в сельскохозяйственном институте, куда он поступил, не задумываясь о будущей профессии, не имея никакой склонности к сельскому хозяйству. Стоит ли самому думать, если за него думали папа и мама? Когда окончил институт и нужно было ехать в далекий полесский район, тоже хватило забот старому отцу. Сколько пришлось побегать, пока использовал свои связи с разными добрыми людьми, которых убедил, что бедный Леня не может жить без наблюдения врачей. Со старым, заслуженным человеком посчитались, сына оставили в областном управлении сельского хозяйства, где и работал он лет десять на разных канцелярских должностях. Потом перевели в комиссариат, а потом… в район.