Незабываемые дни

Из соседней комнаты вышла учительница. И никаких особых тряпок на ней не было. В простеньком платьице из веселого ситца, в обыкновенных туфельках, она стояла в двери будто обрызганная солнцем: светловолосая, стройная, с чуть заметным румянцем. Она прикрыла дверь в кухню — там было солнечно,— но в комнатке не потемнело: она сама была как солнце.

Свистун, заглядевшись на нее, даже забыл поздороваться. Неловкую паузу прервал ее голос:

— Добрый день.

— Извините, что так по-дикарски ворвался к вам. Здравствуйте, здравствуйте! Будем знакомы: командир партизанского отряда Свистун Леонид Помпеевич!

Здоровенной лапой своей, красной еще от мороза, чуть не отхватил ладонь у девушки, та невольно потерла пальцы после такого крепкого пожатия.

— Садитесь, прошу вас!

— Ах, боже мой, да разве в этом дело! Здесь и постоять можно, на вас глядя… Да вы не стыдитесь! Сразу видно — молодо-зелено, не занимать еще румянца… Я простить себе не могу, что живу здесь, можно сказать, недалеко и не знаю, что рядом такая… ну… такая девушка живет…

Она отступила на шаг и спросила:

— Не понимаю…

— Да что тут понимать…— нахмурился Свистун. Он немного злился на себя: нужно было перед выездом хватить лишний стакан первача.— Я о вас говорю, себя упрекаю, что до сих пор не познакомился с вами. Где у вас тут мою амуницию пристроить?

— Вешайте здесь, ну давайте я сама,—она взяла из его рук кожанку, портупею и пыталась повесить все на гвоздик, вбитый в дверной косяк.

— Эх, нужно еще подрасти вам! — попробовал он пошутить.— Подождите, помогу, ничего у вас не выйдет…

Он подошел к ней, стал сзади — в нос ударил запах ее волос. Поднял руки, чтобы помочь, и, мельком глянув вниз через ее плечо, еле устоял на ногах, так закружилась голова. В разрезе платья увидел, — как спелый налив, ее грудь. И, не помня даже, как это случилось, обнял ее стан.

Тамара вскрикнула. Кожанка упала на пол. Брякнули металлические части портупеи. И сразу все стало зеленым в глазах. Оплеухи, следовавшие одна за другой, ошеломили на минуту Свистуна. Девушка вырвалась из его рук, хотела броситься к двери, но он заслонил дорогу своим тяжелым телом и стоял, остолбеневший, с налитым кровью лицом.

— Гнусный вы человек. А еще называется партизанский командир.

К нему наконец вернулся дар слова.

— Да как ты осмелилась, немецкая…—хотел сказять самое обидное, самое грязное слово, но удержался.— Немецкая ты погань! Даты знаешь, кто тебе честь оказывает? Да я тебя задушу, расстреляю, как последнюю гадину…— И он двинулся с места и, раскрасневшийся, пошел на нее со сжатыми кулаками. Она отступила, споткнулась о стул, упала на него и, обхватив руками голову, заплакала навзрыд.

— Ну и стреляйте, убивайте, но я не позволю, чтобы надо мной издевались… И кто? Тот, кто носит звание советского человека.

— Ну, ну, ну… поосторожней…— не сказал, а прорычал Свистун.

Но сам чувствовал, что гнев проходит, остывает. В сердце осталась только муть, горькая, отравная. Да где-то шевелился червячок сомненья: «Нехорошо, однако, вышло…»

Молча стал ходить по комнатке. А она сидела за столом, потихоньку всхлипывала, то и дело вытирая платочком лицо. Светлый ситчик на груди был в темных пятнах от слез.

— Вот что…—наконец сказал он спокойно. — Тамара Васильевна! Я сам понимаю, что это не совсем красиво… И за поступок мой, и за скверные слова прошу прощения…

— Мне не нужны ни ваши извинения, ни, тем более, вы сами…

— Однако это не по-соседски! Разве же так можно? Тут Свистун опять начал было горячиться: ты перед ней человек человеком, а она еще фортели выкидывает. Однако подошел к ней, остановился.

— Ну, Тамара Васильевна, бросьте злиться… Вы такая хорошая, такая славная, давайте вашу руку на мир… Ну вот, разве можно злиться такому милому цыпунчику…

Она так стремительно вырвала руку, что он невольно отшатнулся.

— Знаете что? — приподнялась она на стуле, и в ее глазах блеснули колючие огоньки.— Никогда при мне не говорите таких гадких, пошлых слов…

«Ну и ежик в юбке!»— подумал Свистун, не зная, с какой стороны подойти к девушке, чтобы помириться с ней, чтобы она в конце концов не считала, что он — такая последняя свинья.

Скрипнула дверь, и в комнатку вошел незнакомец. Он расплылся в ласковой улыбке, хотя она не очень гармонировала с его землистыми, впалыми щеками. Стоял на пороге и потирал руки. Потирал от холода или от какого-то радостного, приятного чувства. Губы его шептали:

— Вот хорошо, хорошо!

— Что хорошо? — загорелась девушка.

— Кто? — скорей не словом, а взглядом спросил Свистун, повернувшись к девушке,

— Брат. Двоюродный. Знакомьтесь…

Свистун потянулся было к кожанке, но его руку перехватил Николай Игнатьевич.

— Куда вы, куда? Только попали к нам и бежать. Так не делается. Я ведь старший в этом доме. Гость сестры — и мой гость. Зовут меня Николаем Игнатьевичем Збыневским… Я думаю, для первого знакомства мы с вами опрокинем по чарочке. Такой первачок мне знакомые из Слуцка принесли…

Даже чихнул Свистун, по-видимому простыл в лесу. И так запершило в горле, что напоминание о первачке пришлось как раз кстати.