Незабываемые дни

— Идиот, ты не понимаешь своих интересов! — сказала она, как обрезала, и пошла еще более обозленная.

Керзигу не в новинку слышать слово «идиот». Но обвинение в том, что он не понимает своих собственных интересов,— это уже новость. В чем же дело? Керзиг задумался. И когда припомнил кое-какие факты, то даже хлопнул себя по лбу — все сразу стало понятно и ясно. Он слыхал не раз, как солдаты из эсэсовской команды называли его жену «швейка-вышивальщица».

Действительно, у мадам Керзиг была слабость — пристрастие к удачным вышивкам, к редким по покрою платьям. Ее знали во всех комиссионных магазинах города, в которых она регулярно бывала. И если попадались где-нибудь вышитое платье, или блузка, или редкие кружева,—они не ускользали из ее рук. Чтобы приобрести такие вещи, она не скупилась, чем вводила в тихий гнев своего мужа, который не очень любил швыряться деньгами. В таких случаях слово «идиот» восстанавливало некоторое равновесие в их семейных отношениях.

Вышивки и кружева мадам Керзиг ухитрялась находить даже у заключенных. Она внимательно присматривалась к каждой партии арестованных: нет ли у них чего-нибудь нового, оригинального? И когда добытая вещь с интересной вышивкой была уже непригодна к употреблению, мадам Керзиг аккуратно срисовывала узоры, а иногда просто вырезала кусочек старого платья или блузки. Она собрала уже целую коллекцию таких образцов.

Можно было счесть ее за влюбленного в свои исследования ученого-этнографа или за какого-то чудака коллекционера, во всяком случае за человека с определенной художественной, поэтической стрункой в душе.

Но мадам Керзиг не была ни ученым, ни коллекционером. Не поэтические или художественные увлечения заставляли ее заниматься энергичными поисками художественных вещей.

В Берлине она имела большой магазин женских туалетов. И хотя новая служба в интересах великой Германии и оторвала ее на несколько лет от магазина, в котором теперь временно хозяйничали ее дочери, она, однако, никогда не забывала об этом магазине. В интересах дела можно было и нужно было использовать любые обстоятельства, какие бы ни встретились в жизни. Тюрьма не такое уж безнадежное дело, если не она тобой, а ты ею командуешь. Начальник тюрьмы хорошо знал, что в одной из камер, специально освобожденной от других узников, работали от темна до темна несколько женщин: вышивали, делали прошивки, изготовляли наборы женских туалетов.

Начальник тюрьмы делал вид, что не замечает этих явных нарушений тюремного режима. Более того, по приказу жены он отослал на квартиры крупнейших чиновников города и края пакеты-подарки для их жен. Подарки пришлись по вкусу, и некоторые высокопоставленные модницы посылали в тюрьму специальных посланцев — адъютантов или личных секретарей своих мужей, чтобы заказать у мадам Керзиг кое-что из ее красивых штучек. Когда Керзиг посылала подарки модницам, то делала это с единственной целью: немного легализовать свое маленькое предприятие. Хорошо знала, что любая ее заказчица всегда сумеет заткнуть глотку своему мужу, если он в порыве служебного усердия вздумает чем-нибудь повредить полезному начинанию фрау Керзиг. Она знала все слабости и чудачества своих заказчиц.

Девушка Люда, одна из тех, кого взяла фрау Керзиг под свою защиту, не была в курсе ее официальных и неофициальных занятий. И поэтому, конечно, не могла сразу разгадать тайных намерений этой женщины, когда она так неожиданно заступилась за нее, а спустя день наведалась к ней в камеру.

— Я хочу поговорить с тобой, дитя мое! — обратилась она к девушке и привычным жестом руки показала всем, кто был с ними, оставить камеру.

Вздохнула и сочувственно глянула на стройную, как молодая березка, девушку, такую печальную, удрученную. Глаза девушки были далеко от всего, что происходило вокруг. Она думала о чем-то своем, и ей с трудом удавалось уловить –смысл того, что говорила фрау Керзиг.

— Я не буду расспрашивать тебя, дитя мое, кто ты, и откуда, и какие причины привели тебя сюда. Меня не интересует, была ли ты комсомолка, или, скажем, партизанка, или еще кто. Подчеркиваю: это меня не интересует. Мне стало известно, ты училась в консерватории, не правда ли? Ну вот видишь… Я искренне завидую тебе: это же так чудесно — изучать музыку, разучивать песни, постигать это высокое искусство…

Люда слушала и ничего не понимала. А фрау Керзиг расспрашивала об учебе, о разных пустяках. И вдруг спросила:

— Где это ваше славное светлое платьице, в котором вы были тогда… ну, когда я впервые увидела вас?

— Платье? — переспросила девушка, не понимая еще смысла вопроса.

— Да, да! — заторопилась фрау Керзиг.— На нем были такие веселенькие узоры… из цветочков.

— Васильки…— задумчиво ответила девушка.— Самые обыкновенные васильки…

— Я так и думала! Мне хотелось посмотреть на них. Ну, покажите их, это такая вышивка…

— Пожалуйста! Но мне стыдно показывать. Я не успела еще отмыть кровь…

— О, мой бог…— сочувственно говорит фрау Керзиг.— Но я помогу достать теплой воды, вы помоете платье, выгладите — я дам утюг,—оно будет как новенькое.