Незабываемые дни

Никто не видел тени грусти на ее лице. Но близкие ей люди знали, что она временами горюет, и очень горюет, может и поплакать и потосковать. У Слышени и Нины Васильевны не было детей, и это было причиной ее душевного горя, которое она старалась как можно лучше замаскировать от посторонних глаз. Может, по этой причине она особенно привязывалась к детям, любила их.

Она подружилась и с Людой, следила за каждым ее успехом, помогала, чем могла.

Когда отца Люды, в числе лучших железнодорожников узла, наградили орденом Красного Знамени и по этому поводу состоялся торжественный семейный вечер, пришел и Слышеня с женой. Славная была вечеринка. Старики вспоминали прожитое и пережитое, перебирали в памяти разные интересные случаи и события прошлого, сравнивали старое с нынешним временем, не преминули пропустить по чарке-второй за это сегодняшнее новое. Пили за новое, но хвалились и старыми людьми,— вот народ был так народ. Трудно было раньше, никакой тебе свободы, разгона, но если уж прошел человек все испытания, то действительно становился человеком, ты его ничем не согнешь, не сломишь, будто дуб могучий, кряжистый. Немного иронизировали над молодежью. И действительно: захотел хлопец машинистом стать или мастером, так это для него никакого труда не составляет, лишь бы голова на плечах была. Ого, раньше ты лет десять, если не больше, в кочегарах поездил бы, а там лет двадцать в помощниках. А чтобы в механики выбиться под старость, для этого нужна человеку большая удача. А им что, нынешним, молодым…

А молодые тем временем веселились по-своему. Им еще нечего было особенно вспоминать, не о чем было тяжело вздыхать. Они и веселились. Плясали, пели. Нина Васильевна играла на пианино, аккомпанировала. В хоровых песнях подтягивали и старшие. Попросили Люду, чтобы она спела что-нибудь. И тогда полилась печальная мелодия арии Антониды: «Не о том пою, подруженьки…»

Видела Люда, как заплакала втихомолку мать и, чтобы скрыть от других слезы, прошла быстренько в каморку.

Вот на этом вечере и уговорил Слышеня отца Люды отдать ее учиться в консерваторию.

Где теперь, на какой работе Нина Васильевна, Люда не знала. Только одно ей было известно — жена Слышени осталась в Минске. Больница не успела полностью эвакуироваться, да и невозможно было отправлять в далекую дорогу часть тяжелобольных детей. С ними осталась Нина Васильевна. Люда хорошо знала, что перед самой войной Слышеня поехал на курорт, оттуда он не мог уже добраться до Минска. С того времени она и не виделась с ними.

Все это припомнилось Люде после того, как она совсем неожиданно увидела Слышеню в тюремной камере.

Люда никому не сказала об этой встрече, даже не поделилась новостью с сестрой. Она понимала, что гитлеровцы, возможно, еще не всё знают о своем узнике, ведь если бы узнали — ему не было бы никакого спасения. Она думала, как бы помочь Вадиму Рыгоровичу, хотя бы чем-нибудь, что в ее силах.

Люда мучилась, тосковала. Работа не спорилась. Несколько раз наколола палец, спутала узор на вышивке. Белое полотно, такое мягкое и податливое раньше, теперь сделалось жестким.

«Полотно!…»

Задумалась на минуту. «Как же я раньше не могла догадаться, что у Слышени раненая нога, что ему никто не делает перевязок, а тут так много полотна…» И эта мысль сразу успокоила ее. Она старательно принялась за работу, чтобы наверстать упущенные минуты. Взяла ножницы и, сделав вид, что подравнивает края вышивки, отрезала порядочный кусок полотна и спрятала под блузу. Девчата ничего не заметили, только от внимательных глаз сестры не ускользнул этот поступок. Она промолчала вначале, но, когда повели их прибирать камеры, тихо спросила:

— Зачем ты прячешь полотно? Узнает эта милосердная мадам — не оберешься неприятностей.

— А ты молчи, моя глупенькая…

Люде снова довелось прибирать камеру Слышени. С каким-то страхом переступила она порог. В дверях стоял, как обычно, полицай, — девушка начала подметать пол.

— Ну, особенно не медли, я сейчас вернусь.— Полицай пошел по коридору, останавливаясь на минуту возле каждой камеры.

Люда глянула на топчан. На нем сидел Слышеня и, положив раненую ногу на скамейку перед собой, делал перевязку. Он так был занят своим делом, что не обращал внимания на девушку, медленно водившую веником по полу. Она прислушалась чутким ухом к звукам в коридоре и тихим-тихим шепотом позвала:

— Вадим Рыгорович, Вадим Рыгорович…

Она видела, как едва заметно вздрогнул он и, еще не разглядев и не узнав ее, осторожно вытянул руку, ладонью к ней. Она сразу поняла этот знак: не говори так, не называй так…

— Ты чего тут?

— Везли в Германию, убежала, поймали, Вадим Рыгорович…

— Вадима Рыгоровича нет. Понимаешь? Есть Сидорчук, племянник начальника станции, десять лет не был в Минске. Поняла? Это на случай, если спросят. Кто из знакомых в городе?

— Ваша жена… гражданин Сидорчук.

Эти слова будто оглушили его. Он сидел и невидящими глазами смотрел на девушку.

— А где теперь живет, улица, квартира?

— Не знаю…

В конце коридора уже грохали кованые железом сапоги конвоира.