Незабываемые дни

— Ну, наконец скажешь правду! Этот,— он показывал на Слышеню,— только что сказал, что ты, именно ты взорвал электростанцию на заводе.

— Что вы путаете! Я первый раз вижу его! — не выдерживает Слышеня.— Разве можно стерпеть такую напраслину!

— Молчать, я свинцом залью тебе горло! — зверем бросается гестаповец.— Отвечать на мои вопросы, говорить только по моему приказу.

Но ни для кого, видно, не новы эти способы следствия. Человек, которого только что привели на встречу, сдержанно говорит разъяренному гестаповцу:

— Прошу прощения, господин следователь, но я действительно не только не знаком, но даже никогда не встречался с ним.

— Я доставлю вам это удовольствие, я организую вам встречу на виселице! — кричит гестаповец. Люди молчат. Не спорить же со зверем.

Были минуты на очных ставках, которые показались вечностью. Вот он стоит перед тобой, широкоплечи!!, сильный, узловатые пальцы теребят пуговицу на ватнике. Синие глаза будто замутились немного — от страха или от тревоги? Нет, нету страха в них. Смотрит спокойно, не спуская глаз с тебя, и ни одна черточка не дрогнет на его лице, не выдаст, не расскажет, как сильно-сильно бьются два сердца — и его и Слышени, Он стоит, спокойный, равнодушный ко всему, даже медлит с ответом, чтобы излишней торопливостью не вызвать подозрения в холодных внимательных глазах следователя, который будто сверлит взглядом то одного, то другого. Да, это он, конечно, Федя, беззаботный кузнец с вагоноремонтного завода, весельчак, заядлый танцор на вечерах самодеятельности, хлопец, на которого заглядывались все девчата. Но куда же девалась, хлопец, добрая улыбка на твоем широком, открытом лице? И почему расползлись на нем преждевременные морщины? Они старят тебя, как старит и эта, будто заснеженная, прядка в черной россыпи твоих волос. Какие же холода повеяли на тебя, какие морозы прикоснулись инеем к твоей голове, остудили блеск твоих глаз?

А он стоит и спокойно отвечает:

— Нет, не встречал, не знаю этого человека. На знаю…

И еще несколько таких свиданий. Люди не обижаются, что они не знают друг друга, словно никогда на были приятелями, друзьями.

Ничего не дают следователю очные ставки.

Устают руки полицаев от битья, от пыток.

7

Хотя Люда только мельком увидела лицо Слышени, она, однако, узнала его. Узнала скорей по голосу, по тем нескольким словам, которые он сказал. Видно, он бредил или только приходил в сознание. Если бы не болезнь, он обязательно узнал бы ее. А может, это и лучше, что не узнал. Он удивился бы, почему она здесь, и одно-другое неосторожное слово могло бы попасть в чужие уши, выдать его. Когда ты убираешь камеру — а их, девушек-вышивальщиц, посылали па уборку одиночных камер, в которых были больные узники, — –над тобой всегда стоит коридорный надзиратель и не спускает глаз ни с тебя, ни с жителя камеры. Правда, надзиратель отошел на несколько минут, он спокоен за своего узника, знает, что тому не до побегов. И за короткие минуты Люда старалась помочь больному. Но все ее старания были напрасны, да и не хватало времени что-нибудь придумать. Немного пьяноватый полицай подгонял ее, чтоб слишком не медлила с уборкой. Она успела, однако, заметить изможденное лицо узника, его откинутую ногу, обмотанную выше колена разными тряпками. Нога распухла, страшно было смотреть на этого беспомощного человека, имевшего некоторое отношение к ее жизни. И когда думала о нем, вспоминала некоторые события. Вспомнила столько дорогих сердцу мелочей, которые в другое время не пришли бы на память, а теперь приобретали особенное значение. Когда-то, подростком, она пела в хоре железнодорожного клуба, участвовала вместе со всем хором в смотре художественной самодеятельности. Она выступала и с сольными номерами и имела немалый успех. Ее песням, ее успехам радовались родители. В день ее совершеннолетия ей подарили новенькое пианино. Покупка потребовала значительных затрат и отразилась на семейном бюджете, но отец пошел на это.

Но когда однажды он спросил ее, что она думает делать после десятилетки, а она в шутку ответила ему, что думает учиться дальше на певицу, отец насупился и сказал, как отрезал:

— С этого хлеб не едят, дочка!

Не спорить же было с отцом. Да и как можно спорить, если ты только еще в предпоследнем классе школы.

Отец и действительно смотрел и на пианино и на пение дочери как на хорошую, приличную забаву. И все же сдался старик. Примирился с тем, что она поступила в консерваторию.

Перемена во взглядах отца произошла не без влияния Вадима Рыгоровича Слышени и его жены Нины Васильевны, работавшей культпросветработником в клубе. Ей было лет двадцать пять, а может, немного больше. Родом с Украины, она очень любила песни и хорошо пела, помогла хору разучить несколько чудесных украинских песен, научила украинским танцам.