Незабываемые дни

— Я хотела перевязать ногу вам, но не успела. Возьмите вот полотно, перевяжите как-нибудь сами. Может, мне удастся еще увидеть вас.

— Спасибо, спасибо… Эх и напылила ж ты, девчина, не могла водой побрызгать! — нарочито громко проговорил Слышеня, так как в дверях уже стоял полицай.

— Не разговаривать! — Полицай глянул исподлобья неприязненным взглядом на узника и приказал девушке: — Пошли дальше!

8

Комиссия по инспекции и очистке тюрем, неожиданно приехавшая из Берлина, доставила немало хлопот господину Керзигу. Еще хорошо, что кто-то из местного начальства, видно из тех, жены которых были искренними поклонницами художественных увлечений мадам Керзиг, своевременно предупредил об инспекции. «Художественное ателье» пришлось на несколько дней ликвидировать. Часть девчат разместили в общих камерах, строго приказав им под страхом смерти ничего не говорить комиссии о кружевах и вышивках. Часть послали в пригородное хозяйство в бывший совхоз Тростянец, где теперь были огороды и молочная ферма одного из охранных эсэсовских полков. Несколько девчат фрау Керзиг временно взяла в качестве домашних работниц в свою квартиру, которая находилась рядом с тюрьмой, в небольшом двухэтажном доме. В этом же доме была и тюремная канцелярия. Между домиком и тюрьмой проходила тюремная стена. Обычно Керзиг и его жена, идя в тюрьму, не пользовались общим входом. В стене была железная калитка как раз напротив дома. Тут же против этой калитки и была дверь в бывший склад, в котором помещалась мастерская фрау Керзиг.

Керзиг водил комиссию по камерам. Председатель комиссии, сухой, жилистый гестаповец, все время недовольно фыркал носом, морщился, а его глаза шныряли по всем уголкам.

— Вы начальник тюрьмы? — спрашивал Керзига уже в который раз гестаповец.

— Так точно, господин бригаденфюрер!

— Почему переполнена?

— Видите, они здесь по делам не очень важным, а дела еще не закончены…

— А лежат почему? Встать! — крикнул он узникам, не ожидая ответа Керзига.

Кое-кто медленно поднялся, остальные лежали, будто не замечая начальства.

— Это еще что такое?

— Разрешите доложить, они совсем обессилевшие, ходить не могут. Здоровых мы посылаем на работу…

— Начальник тюрьмы не должен держать лишних людей в тюрьме, государственный хлеб напрасно не переводить. Сдать их немедленно в СД!

— Слушаю ваш приказ!

— А это что? Вы специально приобретаете материал для перевязок? Не стоит, не стоит, однако, тратить такое хорошее полотно на них…

Дело происходило как раз в камере Слышени. Керзиг заметил полотно, которым обернута нога узника. У него помутилось в глазах, до того похож материал на полотно, которое он дня три тому назад купил для мастерской. Конечно, этот бинт не имеет никакого отношения к жениным делам, но, может быть, кто-нибудь шепнул начальнику про них?

Керзиг бросился было к больному, уже схватился за бинт, чтобы убедить начальство, что он здесь ни при чем и, во всяком случае, не разбрасывается государственным добром.

Но начальство, видимо, не очень интересовалось такими деталями.

9

Спустя день в тюрьме все было как обычно. Правда, произвели большую разгрузку. Хлопот на какое-то время стало меньше. Керзиг после пережитого страха решил распустить мастерскую жены. Но на семейном совете все его доводы были биты, и на следующий день мастерская работала по-прежнему.

Керзиг не забыл про бинт, который доставил ему столько волнений и хлопот и мог стать причиной больших неприятностей. Он специально зашел в камеру к Слышене, раскричался:

— Ты надолго собрался квартировать здесь? Слышеня медленно разматывал бинт и, полив его водой, пытался отодрать от ноги. Бинт не поддавался.

— Если бы это от меня зависело, господин начальник, я готов сегодня же покинуть это помещение…

— Что за шутки? Встань, когда с тобой говорят. Да стоять ровно, ровно! А это что? — и величественным жестом Керзиг показал на бинт, раскрученный конец которого свесился на пол.

— Бинт, господин начальник.

— Меня не надо учить, сам вижу…— кричал Керзиг. Когда он шел сюда, ему просто хотелось показать этому человеку свою власть над ним, выругать самыми оскорбительными словами, поиздеваться над ним, чтобы арестант хорошо понял, какие большие неприятности доставил ему, начальнику тюрьмы,. этот бинт. И когда Керзиг входил в камеру, не было еще в душе у него настоящей злости. Раздражение, злость в значительной степени приглушались сознанием того, что инспекция закончилась благополучно, что все вообще хорошо, что ничто не нарушило и не нарушит привычного порядка. И вот она снова приходит, настоящая злость, растет, поднимается, наполняя все его существо. Ведь он собственными глазами видит теперь, что злосчастный бинт есть часть того самого полотна, которое он покупал. Его унижения и обиды могли стать во сто раз большими, они могли перерасти в большое несчастье, могло полететь кувырком все — и служба, и карьера, все, что нажито, приобретено.

— Кто принес? — затряс он пальцем, показывая на бинт.

— Кто же мог принести? Это собственный мой бинт, господин начальник.