Незабываемые дни

— Видите? — даже ласково улыбнулся Кубе.— Только вот что скажу вам, — улыбка исчезла, лицо господина гауляйтера немного нахмурилось,— делайте это без лишнего шума. Никаких публичных зрелищ… Одним словом, вы меня понимаете: чтоб никто, не только полицаи, но даже и эсэсовцы, не знал, что это за человек. Пустите с какой-нибудь партией обыкновенных осужденных. За это вы будете нести личную ответственность. Ну, покончили наконец с этим делом.

Гауляйтер встал из-за стола. Генерал почтительно попрощался, довольный уже тем, что дело обошлось без нагоняя.

14

Трудно описать все те мучения и пытки, которые пришлось пережить Слышене после допроса начальником полиции.

Обессиленного и окровавленного бросили его в одном белье в тесную и низкую, как гроб, камеру. В ней не было ни оконца, ни лампы, ни чего-нибудь похожего на скамейку или топчан. Это был каменный мешок, или, как условно называли его тюремщики, капкан.

Слышеня кое-как примостился на каменном полу, мечтая забыть все пережитое за день и дать отдохнуть измученному телу. В камере стоял густой мрак, в котором терялись очертания стен, потолка, дверей. Тишина и мрак клонили ко сну, и Слышеня начал дремать. Как сквозь сон слышал он: щелкнул глазок в двери и что-то мягкое, живое с резким писком шлепнулось о пол. Затем еще шлепок и еще. И так несколько раз. Все это он слышал в глубокой дреме, крепко захватившей его в свои ласковые объятия. Когда от колючей боли — будто кто-то острым ножом полоснул по пальцу ноги — он проснулся, то несколько минут не мог сообразить, что за бешеная возня происходит вокруг. По его плечу поползло какое-то существо, он попробовал сбросить его рукой и тут же весь содрогнулся. На руке висело нечто живое, и острая боль пронзила окровавленную еще днем ладонь. Слышеня размахнулся изо всей силы, что-то стукнулось о каменный пол, пискнуло и смолкло. Затем писк возобновился в углу камеры и снова поднялась возня.

«Крысы…» — прогоняя остатки короткого сна, догадался Слышеня. Он не боялся их, но, как всякий человек, чувствовал к ним отвращение. По тому, как бросались они на запах крови, как жадно впивались в руку или в ногу, Слышеня понял, что крысы страшно голодные.

Слышеня быстро поднялся, сел, подобрав под себя ноги. И хотя он был не из пугливых людей, но перспектива провести ночь с голодными крысами ужасала. Превозмогая боль во всем теле — а она была куда сильнее, чем обыкновенное отвращение к этим созданиям,— Слышеня все же решил уничтожить их. Бил руками, ногами, наваливался всем телом.

Так провел он всю ночь и наконец изнемог. Прислонившись в углу лицом к стене, он сидел обессиленный, оцепеневший.

— Выносите! — произнес кто-то не очень громко. Его кладут на носилки. Два человека несут их, мерно колыхается податливое тело. Слышеню приносят в камеру следователя. Тот наклоняется над ним, разглядывает измученное лицо.

— Не беспокойтесь, лежите, отдыхайте,— предупреждает следователь Слышеню, который пытается приподняться на носилках.

Следователь роется в столе, тащит какие-то бумаги, несколько листов. В одной руке они, в другой канцелярская ручка. Слышеня видит, как с пера стекает тяжелая чернильная капля и падает на пол, превращаясь в рогатое пятно.

— Что это? — спрашивает Слышеня.

— Вы не беспокойтесь, и не нужно особенно волноваться. Лежите, лежите себе спокойненько. Вот подпишите только эту пустяковину, и все пройдет, все пройдет.

Дрожащими руками Слышеня берет листки, пробегает глазами начало, заглядывает в конец.

— И это все?

— Конечно, все, и больше' ничего… Вы только подпишите, как условились с господином генералом.

— Ну что ж, давайте…

На лице следователя сияет улыбка: наконец кончится это дело, которое так надоело ему.

Но еще минута, и улыбка гаснет на его лице. На нем вспыхивает гнев. И прямо ему в лицо летят куски разорванных листов, над которыми так долго сидел следователь.

— Возьми свою писанину, дурак!

— Я заставлю тебя говорить, бандит! Говорить так, как нам нужно…— не кричит, а дико ревет следователь, обманутый в своих надеждах.

Слышеня не отвечает, а пренебрежительно переворачивается на другой бок.

— Выбросить! Уничтожить! — ревет разъяренный следователь и ногой опрокидывает носилки.— В барак! На свалку!

Полицаи хватают Слышеню за ноги и тащат, тащат по коридорам, по лесенкам, по мокрому снегу и лужам двора. Вот и деревянный барак. Они перетаскивают Слышеню через порог и ударами сапог заталкивают куда-то в угол, под топчан. В бараке взлетает испуганный тоненький голос, и вот уже неудержимый детский плач разносится под заиндевелым потолком, Слышны тревожные восклицания.

Наконец в бараке устанавливается тишина. Здесь размещены люди, которых тюремные власти собираются будто бы пересылать в лагеря на работу… Совсем обессилевшие люди лежат без движения, а некоторые даже и голоса не подают. Томятся заложники, по одному, целыми семьями, со всеми близкими, с детьми.