Незабываемые дни

— Чего вы хотите от меня? — с отчаянием говорила Соня и, закрыв лицо руками, плакала навзрыд, прислонившись где-нибудь в уголке.

— Это хорошо, дитя мое, если человек способен плакать…

Соня мерзла, коченела ночами в своем уголке под лестницей, в коридоре. С одной стороны коридора —*! квартира начальника тюрьмы, с другой — не то склад, не то какой-то архив. Наверху — тюремная канцелярия. Окна всюду — ив коридоре, и во всех помещениях —; схвачены решетками. Не вырвешься, единственная дверь во двор всегда заперта на ключ.

Керзиг ходил понурый, раздраженный: что-то не ладились дела. Однажды вечером, наливая в столовой керосин в лампу, Соня сделала неосторожное движение, и огромная лампа с грохотом упала на пол. Широкое, цилиндрическое стекло со звоном разлетелось на кусочки, широкая лужа керосина подтекла под стол.

Керзиг подскочил к Соне, стал бить ее по щекам.

— Это тебе за лампу, мерзавка! Это за неосторожность! Это за испорченный пол! Будь аккуратней, аккуратней… свинья…

Он бил, и с каждым ударом распалялась его ярость. Девушка знала, что в припадке лютой злобы он мог и убить человека, если тот начинал перечить или оправдываться. И она молчала, сжав и прикусив до крови губы.

Услыхав шум, вошла фрау Керзиг.

— Что у вас здесь происходит? — громко спросила она, подозрительно оглядев обоих.

Ее голос словно отрезвил Керзига. Возбужденный, с еще не остывшим гневом, Керзиг показал на девушку, на остатки разбитой лампы:

— Вот полюбуйся на работу своей протеже!

В его голосе слышались нотки злорадства.

Две предательские слезинки скатились на щеки девушки. Как хотелось ей заплакать, чтобы выплакать свою страшную обиду. Как хотелось поднять с пола остатки лампы и бросить их, швырнуть. Она быстро наклонилась, взяла в руку железный резервуар лампы, решительно выпрямилась, мельком глянув на фигуры хозяев, стоявших возле стола. Керзиг пренебрежительно следил за ее движениями, а жена, видимо, ждала от нее каких-то объяснений. В глазах хозяйки Соня не видела особого сочувствия. Да перед ними ли плакать ей? И чего достигнешь ты, если бросишь в него этот кусок железа? Этим не убьешь, а он тебя убьет. Убьет, и никто тебя не пожалеет, никто даже знать не будет. Нет, не это надо делать, не это… Вытерпи еще раз, стисни зубы и помолчи. И совсем спокойно, покорно она обратилась к фрау Керзиг:

— Простите, я не заметила, как зацепила за нее рукой…

Фрау. Керзиг трагически покачала головой, нахмурилась:

— Действительно, нельзя быть такой безрукой. Так можно дом поджечь… Ох, не выношу этого смрада.

И она приказала девушке хорошенько вымыть пол горячей водой. А когда вышел муж в другую комнату, она подошла к девушке и, схватив ее за руку, зашипела ей в лицо:

— Ты смотри у меня! Я знаю, как падают лампы со стола! Я шкуру с тебя сдеру и отдам собакам. Ты это помни всегда.

Долго в тот вечер не могла уснуть Соня. Лежала на холодном брезентовом матраце, думала, искала выхода из тупика. В долгом мраке ночи перед ней возникали лица обоих Керзигов, лютых и бессердечных врагов. Разве не она, Керзиг, загубила ее сестру? Разве не эта старая ханжа пыталась играть на человеческих чувствах жалости и сочувствия человеческому горю? Разве не эта ведьма, выжившая из ума от запоздалой ревности, делает ее игрушкой в неумной игре, чтобы отомстить своему идиоту мужу?

Нет, нельзя жить с такими чудовищами! Нельзя дышать одним воздухом с ними! А что же делать, чтобы избавиться от этих выродков?

Что же делать?

Темная ночь не дает ответа. За стеной завывает холодный ветер, слышно, как сыплет он снежной крупой в стекла окна в коридоре, как приподнимает порой железный лист на крыше и тот гремит, постукивает, нагоняя тоскливые мысли. Где-то здесь, неподалеку, эти двуногие звери закопали ее сестру. «Где ты, моя хорошая, родная? Я ведь так хотела посмотреть на тебя, проститься с тобой, проводить тебя в последнюю дорогу, согреть холодные глаза твои своим дыханием. Зачем ты покинула меня на издевательство, на поругание? Мне холодно здесь, мне страшно…»

Перед глазами ее вставало недавнее прошлое, то, с чего началось все страшное в ее жизни. Груды битого, закоптевшего кирпича. Уцелевшая стена. Это был их дом, в нем жили они. Над карнизом окна с тревожным щебетом летали ласточки. Из окна струился, завивался в серые клубочки дым. Все сгорело. Напрасно искали гнездо осиротевшие ласточки.

Соня и Люда стояли над пепелищем своего гнезда и боялись думать, куда, в какие просторы понесут их опаленные крылья.

Соня приподнялась на своей постели. Почему-то вспомнила: «Так можно, дом поджечь…*

Она не ответила тогда на эти слова.

Что ж, ответить никогда не поздно… Можно ответить и теперь.