Незабываемые дни

— Это уже хорошо. А то все стесняешься даже вспомнить о Наде при людях. Я вот иду с тобой, а семья из головы не выходит: как они там, жена, цыплята мои. Сколько времени прошло, а ни одного слова от них не слышно. Разумом понимаю, что все должно быть хорошо, спокойно, а на сердце порой такая тоска, что, сдается, тысячи километров пробежал бы пешком, чтобы только на один миг, на одно мгновенье увидеть их, подержать ребятишек на руках, расцеловать, поговорить с ними. Они у меня потешные, пискуны мои. Так вот оно как бывает, Николай. А ты, брат, я вижу, голову повесил и тоскуешь. Журиться нам не приходится. Немножко можно, а много нет. Ты смотри веселей, дыши веселей да ходи гоголем, чтобы чертям да немцам тошно было. Вот хлопцы отдохнут, и начнем рубать! Грохнем так, что небо с овчинку покажется.

Пришли к «столовке», обычному шалашу, возле которого прямо на земле стояло несколько ящиков, временно заменявших обеденные столы. Возле одного такого ящика сгрудилось несколько человек, видно охотников послушать разные были и небылицы. Скупо поблескивала коптилка из снарядного патрона. Заслонов, едва приблизившись к столовке, тихо сказал, чтоб не потревожить людей в шалашах:

— Спать, спать, орлы!

— Стенгазету выпускаем, товарищ командир!

— Тогда другое дело, мешать не будем.

— Да вы нам не мешаете, вот посмотрите, как здорово выходит.

— Что ж, и посмотрим, и покритикуем, не только вам нас критиковать, уважаемые газетчики. Подходи, Хорошев, почитаем. Ну, что здесь у вас!

— А вот передовица, о наших последних боях с немцами, ну и о храбрости, о смелости…

— Что же, это неплохо — о смелости… А как у вас с этой смелостью? Писать о ней иногда куда легче, чем на самом деле с ней сдружиться…

— Не подкачаем, товарищ командир…— скромно ответили хлопцы из редколлегии.— А здесь вот заметки о дисциплине, о хранении и уходе за оружием, о случайных выстрелах…

— А это что? Угу, боевая сатира и юмор. О ком же это? А, знакомые герои! Попал-таки сюда и Пишчейка. Почитаем: «Боец Пишчейка так ненавидит фашистов, что не может на них даже смотреть равнодушно. Послали его на шоссе, следить за немецкой колонной, так он забился в кусты и быстро подался в лесную чащу, чтоб не отрываться от своих основных сил. «Смотреть, говорит, не могу на этих проклятых!» Правильно, хлопцы, давайте им и в хвост и в гриву. А тут вы кого подцепили? Саврицкого Яську:

За незаконное изъятье Получил в один присест Партизан Саврицкий Яська Двое суток под арест.

И мало еще получил, негодник! Стоит ему добавить.

Проглотив в столовке кое-что из нехитрого меню, Заслонов и Хорошев направились к своему шалашу.

Вскоре в нем установилась тишина. Но Заслонов еще долго не мог уснуть. Глядя на звезды, которые кое-где поблескивали сквозь еловые ветки, он вспоминал время, когда так же смотрел на звезды на опушке леса или в витебском парке, встречаясь с той, которая теперь далеко-далеко. Правда, минуло уже много лет с той поры, давно прошли «астрономические» увлечения, но все же защемит порой сердце при воспоминании о тех давних, давних годах. Да, молодость пролетела, а кому из людей не жаль ее…

Мысли снова возвращаются к делам нынешним, сегодняшним.

Отряд разросся; кроме рот, появились отдельные группы, которые воюют уже самостоятельно, и хорошо воюют. Что-то надо делать. Видно, придется новые отряды организовывать.

Мысли снуют, путаются. Чем больше слипаются глаза, тем меньше стройности в мыслях. Перескакивают с одного на другое.

А кругом все тихо, тихо. Только где-то перекликаются, никак не угомонятся совы, и в разных углах леса, то близко, то далеко, слышится их глухое, протяжное: «Фу-ух… фу-ух…» И в ответ слышится торопливое: «Фу-фу-фу-фу… Фу-фу-фу-фу…»

Часовой прислушивается к этой ночной песне и злобно сплевывает под куст:

— Чтоб вам заложило, таким певцам!

3

Утро выдалось ясное, солнечное.

Узнав, что командир проснулся, Детка сразу же побежал отрапортовать ему о своих делах, о выполненных поручениях. Прихватил окорок и ведро меду, спрятал их в кустах возле командирского шалаша и, поправив ремень и гимнастерку, бодрым шагом двинулся к входу в шалаш.

Заслонов был возле шалаша. Раздевшись до пояса, он умывался из ведра под небольшой елкой, на которой висел рушник.

— Доброе утро, товарищ командир! — и Детка так пристукнул каблуками, что сухие прошлогодние иголки веером разлетелись из-под ног.

— Здорово, здорово, гордый человек! По делу? Командир недаром назвал Детку гордым человеком, тот сам при случае, особенно будучи в веселом настроении, любил порисоваться перед кем-нибудь из своих слушателей: «Тебе повезло, что я, гордый человек, вожу компанию и разговариваю с тобой. Ты понимаешь, кто я? Гордей! Такое имя, братец, не каждому дается, а уж если присваивается кому-нибудь, то в самых редких, исключительных случаях, как, скажем, тогда, когда родила меня моя мамочка. Ты только подумай — Гордей, понимаешь, гордый, как бог перед черепахой. Пойми это и сделай надлежащие выводы, как тебе нужно относиться к моей персоне».