Читаем Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы) полностью

Ты помнишь свое ответное письмо на тему о моральной чистоте. Ты его кончила словами: «думай о тех, кому приходится бороться с соблазнами». Сонюшка, те, кто борется и побежден в борьбе, уже заслуживает сочувствие и уважение. А я имел в виду тех — кто находится в полном моральном мраке. Мне видны оба конца в развитии эроса — и вершины (как и тебе), и низины (о которых ты понятия не имеешь). Ты улыбнешься, подумаешь (откуда они ведомы тебе), да, конечно, не по собственным переживаниям. Но достаточно того, что пришлось ощущать воочию. Что нас разделяет? Почему я к этому возвращаюсь? Мне хочется, чтоб ты поняла хорошо, что во мне говорит не ригорист. Ведь я же не бросаю камня в павшего, не снисхожу к нему — прощая его. Ведь этого же нет во мне совершенно. Вспомни действие на меня рассказа Гогуса о Нат. Ник.[516]

(от которого он потом отрекся). Разве негодование поднялось у меня против нее. Да нет же. Совсем нет. У меня была глубокая боль — что все ценное, высокое, светлое — так в жизни хрупко. Меня потрясает торжество зла, темных начал. Как я потрясаюсь теперь от разгула реакции в Европе, от предательства Испании и Чехословакии темным силам[517]
. Вот из‐за чего я вернулся сейчас к этой теме — из‐за того, что сейчас лейтмотив моего восприятия жизни — это мысль о хрупкости всего лучшего. Мне вспоминается фраза одного героя Леонида Андреева, поразившая меня в ранней юности. «Жизнь как садовник — срезает лучшие цветы, но их благоуханием полна земля»[518]
.

Я думаю часто о том, отчего дети особо одаренные, особенно морально значительные — часто умирают так рано. Так было с нашей Таточкой, с «маленьким братцем» Свеном, с Митей Боткиным (стих Фета)[519]

. У тебя есть свои примеры.

Моя пламенная любовь ко всему духовно значительному привела меня еще с юных лет к преклонению перед ним в жизни, к стремлению служить и охранять его, бороться за него. Среди прекраснейшего в жизни я считаю любовь — какой она может стать. Любовь есть подвиг, т. к. требует постоянных жертв, требует отказа от эгоизма — это в отношении другого существа, и в отношении обоих — борьбы и победы над полом, который нам дан природой и обществом. Любовь есть путь, она требует постоянного движения вперед, не терпит застоя, остановки. Вместе с тем она должна быть путем ввысь, лестницей в борьбе, в творчестве, все к новым вершинам. Она требует больших жертв и отречений. Воля в любви должна создавать всяким порывам — плотины, чтобы выше и выше поднималась чистая, прозрачная вода, а не терялась в болотистой почве, где она загнивает и грязнится. Любовь должна отсекать все соблазны многоликости. «Не верить мгновенному». Микеланджело спросили, как он творит свои статуи. «Я беру кусок мрамора и отбиваю все лишнее», — был его ответ. Если дать развитие всем порывам — мир любви вырастет кустом, если отсекать все мгновенное — во имя единого, — то образуется стройный ствол, прекрасный, как у пальмы, бука и кипариса. Но самое важное, что любовь должна не только творчески преобразить темные силы пола, она должна преобразить всю душу и достичь чуда — жизни в другом, как в себе, жизни в одном мире. «Спящий живет каждый в своем мире — для проснувшихся мир един» (Гераклит). Любовь есть пробуждение двух в едином мире. Оттого любовь есть и тайна непостижная уму (Пушкин). В любви открывается лик — т. е. то, что определяет личность, делает ее неповторимой, незаменимой и единой во всей вселенной. Беря у человека много сил, она возвращает их стократно и повышает ценность человека для общества.

Вот при этих возможностях, которые открывает любовь, мне больно и за нее, и за людей, когда они в своем нетерпении жить, в своем страхе одиночества, наконец — уступая страстям, — в борьбе с собой сдаются случайному, неподлинному, заменяя любовь — суррогатом любви. Но это еще лучшее. За последние 9 лет мне пришлось убедиться, что большинство вовсе не ведает любви, а принимают за нее лишь чувственное наслаждение. И они погружаются в пустоту. Их язык лучше всего свидетельствует об этом. Если составить словарь для обозначения всего, касающегося физиологии любви, — то все эти термины употребляются еще для обозначения отрицательных понятий — надругательства, постыдности, насилия — или же ничтожества, пустоты. Философия языка — расценила этот мир как отрицательную величину или же нуль. Пол — эрос для этих людей, по существу, отрицательное начало или же пустота.

Перейти на страницу:

Все книги серии Переписка

Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Переписка Алексея Ивановича Пантелеева (псевд. Л. Пантелеев), автора «Часов», «Пакета», «Республики ШКИД» с Лидией Корнеевной Чуковской велась более пятидесяти лет (1929–1987). Они познакомились в 1929 году в редакции ленинградского Детиздата, где Лидия Корнеевна работала редактором и редактировала рассказ Пантелеева «Часы». Началась переписка, ставшая особенно интенсивной после войны. Лидия Корнеевна переехала в Москву, а Алексей Иванович остался в Ленинграде. Сохранилось более восьмисот писем обоих корреспондентов, из которых в книгу вошло около шестисот в сокращенном виде. Для печати отобраны страницы, представляющие интерес для истории отечественной литературы.Письма изобилуют литературными событиями, содержат портреты многих современников — М. Зощенко, Е. Шварца, С. Маршака и отзываются на литературные дискуссии тех лет, одним словом, воссоздают картину литературных событий эпохи.

Алексей Пантелеев , Леонид Пантелеев , Лидия Корнеевна Чуковская

Биографии и Мемуары / Эпистолярная проза / Документальное
Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)
Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Николай Павлович Анциферов (1889–1958) — выдающийся историк и литературовед, автор классических работ по истории Петербурга. До выхода этого издания эпистолярное наследие Анциферова не публиковалось. Между тем разнообразие его адресатов и широкий круг знакомых, от Владимира Вернадского до Бориса Эйхенбаума и Марины Юдиной, делают переписку ученого ценным источником знаний о русской культуре XX века. Особый пласт в ней составляет собрание писем, посланных родным и друзьям из ГУЛАГа (1929–1933, 1938–1939), — уникальный человеческий документ эпохи тотальной дегуманизации общества. Собранные по адресатам эпистолярные комплексы превращаются в особые стилевые и образно-сюжетные единства, а вместе они — литературный памятник, отражающий реалии времени, историю судьбы свидетеля трагических событий ХХ века.

Дарья Сергеевна Московская , Николай Павлович Анциферов

Эпистолярная проза

Похожие книги

Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915
Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Переписка Андрея Белого (1880–1934) с философом, музыковедом и культурологом Эмилием Карловичем Метнером (1872–1936) принадлежит к числу наиболее значимых эпистолярных памятников, характеризующих историю русского символизма в период его расцвета. В письмах обоих корреспондентов со всей полнотой и яркостью раскрывается своеобразие их творческих индивидуальностей, прослеживаются магистральные философско-эстетические идеи, определяющие сущность этого культурного явления. В переписке затрагиваются многие значимые факты, дающие представление о повседневной жизни русских литераторов начала XX века. Важнейшая тема переписки – история создания и функционирования крупнейшего московского символистского издательства «Мусагет», позволяющая в подробностях восстановить хронику его внутренней жизни. Лишь отдельные письма корреспондентов ранее публиковались. В полном объеме переписка, сопровождаемая подробным комментарием, предлагается читателю впервые.

Александр Васильевич Лавров , Джон Э. Малмстад

Эпистолярная проза