Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Уж не знаю, Сонюшка, верить ли мне моей радости, писать ли о ней, а вдруг опять разочарование. Все же пишу. Позавчера мне принесли доверенность, каллиграфически написанную по установленной форме, и взяли для заверки мою подпись. Это по распоряжению из отделения. Если ты получишь ее — для меня громадное утешение. Перечел с глубоким волнением твои остальные письма о поездке. Неужели все эти прекрасные человеческие документы пропадут и им не суждено лечь рядом с моими письмами в твоей шкатулке? У меня к тебе просьба, если можешь, оставлять у себя копии тех твоих писем, которые ты найдешь значительными.

По вечерам продолжаю читать лирику Пушкина. Это у меня настоящая сокровищница! Есть вещи, которых я не знал! Одно стихотворение 1823 г. мне очень пригодилось бы и для экскурсий, и для статьи, называется оно «Недвижный страж». Там есть о «сарскосельских липах». Оно было бы мне очень нужно и для «Души Петербурга». Вот еще две созвучные выдержки: «И долго жить хочу, чтоб долго образ милый — таился и пылал в душе моей унылой!»[509] и «текут ручьи любви, текут полны тобою. Во тьме твои глаза блестят передо мною, Мне улыбаются, и звуки слышу я: мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя»[510]. Разве это не ты, в этих последних словах.

Твой Коля.

30 октября 1938 г. Лесозаводск. Уссури

Милая, дорогая моя Сонюшка, снова дождь, хотя ветер дует теплый. Присланная шуба укрывает меня хорошо. Писем опять не было. Утешаюсь Пушкиным. Дни похожи один на другой, как стертые копейки. Проходят они медленно. Время тянется. Но когда накапливаются дни — смотришь, месяца и нет. И вот выходит, что время, которое кажется в часах таким тягучим, летит быстро из‐за своего однообразия и незаполненности. Помнишь у А. Блока «А сердце радоваться радо и самой малой новизне»[511].

31-го. А письма все нет. Дует холодный ветер, кружится первый снег. Тучи тяжелые, а несутся быстро. Где-то мы будем зимовать? В нашей ли колонне, или же перекинут в другую, или же этап. Хорошо бы перезимовать здесь, но надежды мало. Здоровье удовлетворительно. Приступов малярии больше не было. Несколько беспокоит бронхит. Температура нормальная. Большое спасибо за присланную продувалку, я ею уши вылечил. Сейчас так крутит метель, что ни зги не видно!

Главное, что у меня есть теперь кроме работы, — это Пушкин. Не знаю, существует ли работа на тему «Мотивы совести в творчестве Пушкина». Газеты попадают редко. Совершенно удручает судьба Чехословакии и политический паралич европейских демократий, предавших ее темным силам. Читал, что в МХАТе возобновляют «Три сестры» Чехова[512]. Очень тебя прошу, если сможешь, ради меня, побывай на этом спектакле. А что сталось с тремя сестрами? Я заново пережил все случившееся, и мне было очень больно за себя. Это, кажется, единственное в моей жизни, с чем я не могу внутренно сладить несмотря на то, что я конкретно себя ни в чем обвинить не могу. Как метет! Наша контора вся содрогается от порывов ветра. «Мчатся тучи, вьются тучи»[513].

<Окончание утрачено.>

1 ноября 1938 г. Лесозаводск. Уссури

Вчера взяли на этап наших инвалидов. Среди них было несколько симпатичных мне старичков. С ними ушел и тот горбун, о котором я писал тебе. Мне жаль, что его больше не будет в колонне. К моему большому огорчению, когда я вернулся домой — то обнаружил, что чемодан мой взломан и похищены (кроме части сахара и толокна) все оставшиеся продукты и из твоей посылки, и из Таниной. Вещи же совершенно не тронуты. Дело в том, что дневальные почти все из инвалидов. Когда их увели, бараки остались без охраны. Это очень расстроило меня. Я не могу набраться той водяной мудрости, о которой поется в песне: «Вода ничем не дорожит и дальше, дальше все бежит, все дальше, все дальше»[514]. Мне жаль и то, что снова переводят из барака <далее часть текста утрачена>, то, что не будет больше горбуна (последнее время он был комендантом колонны), жаль пропавших продуктов: (масло, сгущенное молоко, кисель, коробочка конфет, часть сахара). Хорошо еще, что это случилось незадолго до получения новой посылки и в основном посылка была уже съедена. Числа 7–8‐го я жду, согласно твоему обычаю, новую. Пишу тебе об этом, зная, как тебя это огорчит. Но я думаю, что тебе важнее всего быть уверенной в том, что я от тебя ничего не скрываю. Я думаю, что для твоего спокойствия это важнее всего. В мед. пункте поговаривали о включении меня в список, представляемый комиссии для актировки[515]

. Но это отпало, т. к. нашли, что я за последнее время очень поправился. Вот тебе в утешение.

Целую тебя крепко, крепко.

Твой Коля.

3 ноября 1938 г. Лесозаводск. Уссури

Сонюшка, голубка моя, я так тоскую без твоих писем, что опять сажусь за письмо к тебе, хотя отправлю его не теперь: буду писать понемножку несколько дней.