Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Недавно была актировка. Вызывали неожиданно и меня. Но экзамен на инвалида я не выдержал. Меня спросили, сколько лет — скоро 50. Отекают ли ноги — нет. После этого врач (заключенный) ткнул мне в область сердца своей трубкой — и через секунду отпустил на все четыре стороны. Все находят, что я чрезвычайно после лета поправился. Я недавно увидал себя в зеркале — и тоже удивился, насколько я пополнел и посвежел. Вот тебе для окончания скучного письма и утешение. Целую тебя, моя родная. И здесь твой — Коля.

Только что получил посылку с шапкой и перчатками. Как много в этих посылках твоей заботы, моя дорогая Ярославна.

Получил теплые новые ватные штаны.

Пропали письма, где ты пишешь о результате встречи с прокурором и о том, приложила ли ты к заявлению мою характеристику и список трудов.

Б. д. декабря 1938 г. Лесозаводск. Уссури

Сонюшка, дорогая, родная, — и снова перерыв в получении твоих писем. А как мое душевное состояние зависит от них! В ноябре не дошло, видимо, 4 твоих письма. Как доходят мои?

У нас погода сейчас хорошая. Стоят умеренные холода при ясном небе. Утренняя звезда над сизым кряжем гор — словно далекая жар-птица, — одиноко утопающая в светлеющих далях. Солнце встречает нас, уже когда мы подходим к стройке. Воздух чист и крепок, и его пьешь после духоты барака, как веселящее вино. Тонкая сеть ветвей «моей» липы — чернеет на фоне зарумянившегося снега. Уютные дымки поднимаются из труб построенных нами домов. В голубоватой мгле вдали — застывшая, уснувшая — река Уссури. Ах, эти дымы из труб — они говорят о семье, о детях! Двое маленьких детей — мальчик и девочка играют перед домом — дети лет 3–5. Как мне хочется поболтать с ними, рассказать сказку, угостить присланными тобою мне лакомствами!

Контора моя снесена за ненадобностью. И моя кладовая стоит одиноко, как гриб, оставшийся после срубленных деревьев, в корнях которого он вырос. Контора теперь в недостроенном доме, где тепло и просторно. Но мне постоянно приходится бегать в кладовую за шурупами, навесками, суриком, олифой, гвоздями, за двурушниками, отборниками, фуганками и т. д. Так тщательно регистрировать подвозимую финстружку, огнеупорный кирпич, алебастр и пр. я уже, увы, не имею возможности. И снова солнце сядет за рекой, и нас конвой поведет в лагерь. Сейчас молодая луна на чистом и темном небе.

Белые бараки — как украинские хаты[536]

— кажутся голубыми. Тишина полная. А в бараке — не выкликнут моего имени, не дадут мне письма! Вот уж опять сколько дней нет, и я все же с грустью ложусь на свои нары. Сон быстро овладевает мною.

На днях я читал газеты, в которые ты завернула вещи в посылках. Там много о юбилее МХАТа. Много думал я о театре, который такой светлой ниточкой вплетен в мое прошлое. И много вспомнилось своего, личного. Вспомнил свою речь в Юсуповом театре, где десять лет тому назад чествовали юбиляров-мхатовцев, прибывших в Ленинград. Как билось мое сердце! Я имел большой успех, и мне многие говорили, что моя речь была лучшей. Вспомнилось и посещение с Лужским в антрактах Станиславского, а потом Качалова в их уборных и радушный прием их, мне оказанный. Качалов в своих воспоминаниях отмечает защиту Чеховым Миролюбова — известного журналиста[537]. Этот старик первый взялся печатать меня и выдвигал как многообещающий молодой талант. Да, все это была и моя жизнь — она теперь отнята у меня…

От детей очень давно нет писем. Отчего ты доказываешь мне, как много Ек. Мих. и Анна Ник. делают для детей. Я это хорошо сознаю. Это очень поддерживает меня. Жаль, что сам не могу писать им. Целую тебя, моя дорогая. Твой Коля.

На плите на сковородке поджариваю лук с твоими консервами. Очень вкусно.

5 декабря 1938 г. Лесозаводск. Уссури

Ну вот, Сонюшка, я снова сажусь беседовать с тобой. Писем нет. А я борюсь с тоскою. Не пойми это дурно — поддерживают, и душевно, — знаки твоего внимания и заботы, — которые я нахожу в твоих посылках. У меня теперь маленькое хозяйство. Я комбинирую продукты, выходит очень хорошо. На присланной сковородке жарю грудинку с луком и потом опускаю в концентрат борща. Выходит очень хорошо. Но совершенно замечательно получилось, когда я соединил хорошо разваренный рис с небольшим количеством компота. Когда ел компот в первый раз — он был замороженный, и я невольно вспомнил… Одессу. Кафе-мороженое с фресками на тему Ледовитого океана, чудесное мороженое с ягодами внутри — и ты тут рядом, в светлом, такая оживленная! Сегодня ночью мне опять очень реально снилось море и шум прибоя. А недавно снилась ул. Фрунзе. Ты едешь со своей подругой медленно на извозчике. Я иду рядом по улице. Вот библиотека Ленина, вот Литературный музей. При виде их я начинаю безудержно плакать. Вчера мне отдали (пока) две из присланных тобой книг: «Человек и пустыня»[538] и № «Советского музея»[539].