Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Опишу тебе человеческое окружение. Хорошо то, что я живу в бараке с теми, с кем работаю. Хорошо то, что состав бригад как-то утрясся. Теперь люди, свыкшись, перестают мало-помалу относиться друг другу как минутные пассажиры московских трамваев. Люди, свыкаясь, начинают хоть немножко чувствовать друг друга, появляются моральные сдержки. Так как я ни с кем не сближаюсь, то мое окружение, естественно, мои соседи по нарам. Это почти всё колхозники. Мой ближайший сосед — самарец, сын раскулаченного. Сухой, высокий, — похож на англичанина. Страстно любил сельское хозяйство, теперь плотник-десятник. Рано сдал — старше кажется на 10 лет, чем есть ему на самом деле. Замкнут, степенен, трудолюбив, но как-то надломился и машет рукой — «все равно». От семьи оторвался. Жену потерял в ссылке. Теща осталась с подростками. Не пишет домой. «Я им помочь не могу, я их помощи не хочу». Другой — бесшабашный, с большим юмором, ужасный ругатель; его хриплый бас все время разносится по бараку, иногда вызывая взрывы смеха. Ему хочется играть роль человека, которому море по колено. Третий — красивый, жизнерадостный юноша-белорус. Сильно тоскует по молодой жене. Но его тоска как-то побеждается присущей ему жизнерадостностью. Я любуюсь им, когда он с увлечением, разгоряченный колотит кувалдой по клину, разрыхляя землю, или дробит камень, а искры во все стороны. Много в нем кипучей энергии. Все ждет писем из дому. А получит — и станет такой грустный. С ним рядом другой белорус — краснощекий, упитанный своим белорусским салом, неунывающий, жизнерадостный. Любит почитать популярные книжки Рубакина[542] и нет-нет спросит меня об извержении вулканов или строении Солнечной системы. Еще один сосед, с которым я не расстаюсь во всех трех колоннах. И этап мы проделали вместе. Это работник прилавка у Никитских ворот. У него при смерти жена, а дети пишут очень редко, много реже моих. Это мещанин, не порвавший корней в деревне, живой, не без хитрецы. По существу, он тоже жизнерадостный человек, но сильно подавлен семейным положением. Ко мне относится заботливо. Трудно мне что-нибудь еще написать о них. Есть один, с которым я уже (3^й день, когда появились шахматы) сражался и побеждал. Он поразительно в своей шапке с опущенными ушами похож на Данте. Когда я смотрю на него вечером при тусклом свете керосин. лампы — мне и прямо кажется фигурой, спустившейся с фрески Орканья

[543]. Появление шахмат для меня приятное новшество.

Я часто упрекаю себя за то, что так мало, в сущности, интересуюсь окружающими меня людьми. Я думаю, если бы я углубился в свои впечатления, многие из них показались бы мне более значительными, более понятными. А все как-то занят своими думами.

9^ое

вечер, барак. От тебя еще три письма: № 5 (после № 1) от 16^го/XI, № 7 (от 20^го) и № 8 (от 22

^го). Как болело сердце, когда читал о твоих волнениях из‐за отсутствия писем. И вместе с тем, Сонюшка (не осуди меня), но в этих строках столько любви — что от них веяло таким теплом. Милая, милая — чем же мне порадовать тебя. Получила ли ты после письма от 1^го/XI длинное письмо о любви (теоретическое). Я в него много вложил. Меня письма твои утешили и в другом отношении. Я как раз сегодня на обратном пути угрызался мыслью, что в отличие от тебя так плохо умею выразить, передать мое чувство к тебе.

Грустно одно, что такие сейчас перебои в нашей до последнего времени столь благополучной переписке. Вчера мне вернули еще «Тургенев и его время»[544]

. Как я тебе благодарен за эту книжку. Сейчас буду читать ее, если позволит усталость. Когда мы вернулись сегодня в барак, нас встретил сюрприз — на окнах висели занавески — и это сразу придало уют. Много писем. Мой сосед — красивый парень — получил 6. И так мило краснел, читая их. Делал себе из твоего риса и изюма отличное кушанье.

Милая, дорогая, любимая — как мне сейчас хорошо с этими тремя письмами. С ними я опять силен: целую тебя, моя жена.

Твой Коля.

13 декабря 1938 г. Лесозаводск. Уссури

Моя дорогая Сонюшка, моя любимая, давай опять побудем вместе. В твоих письмах опять перерыв. Неужели надолго. Перечитал твои три последних. Они полны тревоги из‐за отсутствия писем от меня. Как мне хотелось утешить тебя, приласкать, моя голубка. Письмо это ты получишь к зимним праздникам, к Новому году. Ну что ж — с Новым годом, Сонюшка, если бы он вернул нам наше старое счастье!