Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Я сейчас часто думаю о своей жизни в целом и наталкиваюсь на одну черту, свойственную мне с отроческих лет (с 10-летнего возраста). Это какой-то обостренный интерес к трагической судьбе людей и симпатия к ним. Я тогда больше всего из героев древности любил Агамемнона и Ореста. И когда я хотел дать отчет в том, за что, — у меня ответа не было. Но судьба, напр., Агамемнона, 10 лет отсутствовавшего в своем родном доме (и по возращении убитого женой), глубоко волновала меня. Особенно звучали слова, сказанные тенью его, — Одиссею. И после слов Гомера — «Радостно вождь Агамемнон землю родную объемлет». А вслед за этим слова его тени. «И убили меня, как быка убивают у яслей». Так же я полюбил за их трагическую судьбу: Британика (брата Нерона), Кларенса (из «Ричарда III» Шекспира), Гарольда, последнего англосаксонского героя. А люди эти были замечательны и не чем иным, как только своей трагичной судьбой. «За что ты их, собственно, любишь, Коля», — спрашивал меня Федя. И я не мог ему объяснить. Эх, вот и бумаге конец, ну, лягу и закрою глаза. Целую тебя крепко.

Отдохни от всего, отдохни от меня.

Твой Коля.

20 января 1939 г. Ст. Уссури

Милая, любимая Сонюшка, с перепиской прекрасно. Вот тебе картина получек: 14/I получил твое от 14/XII — № 16, 16-го — твое от 22/XII № 17, 24-го — твое от 24-го — № 18, 19-го — твое от 28 и 31-го/XII и 20-го — твое от 9/I № 22. Вчера же пришла посылочка колибри — в ней: шоколад, мармелад, мандарины, яблоки, сыр, чай, тянучки. Вот полный отчет. Сегодня подписал доверенность на получение твоей. Но очень боюсь, что завтра этап и придется все тащить с собой, если ее доставят завтра. Но точно еще ничего неизвестно. Основные темы трех твоих последних писем — Гогус, встреча Нов. года и посещение прокурора. Я тебе очень благодарен, что ты так внимательно отнеслась к Гогусу и его жене. Твои отзывы об них меня очень утешили. Мне так хочется для него счастливого брака. Прочла ли ты ему мое письмо о любви? Все же я опасаюсь, что полной духовной близости у них не будет, хотя между ними разница в годах та же, что у нас. Гогус очень требователен, и с ним нелегко. А как хорошо им это совместное путешествие в Москву и Ленинград! Как Гогусу будет радостно все показать своей молодой жене! Ну что ж, читал я эти твои письма и думал пушкинское: и пусть у гробового входа младая будет жизнь играть… Мне время тлеть, тебе же цвести. (Впрочем, Гогус уже не «младенец милый», а я еще не совсем труп.) Но вот эти слова как будто уместны — «тебе я место уступаю». Во мне тоже не было и тени зависти. Еще раз спасибо тебе за отношение к ним и то, что ты полюбила его. Снова вспоминаю Ялту, кстати, последнее письмо напомнило и Гагры, точнее — Гагрипшу. Встречу Нового года пережил, конечно, ярче, читая твое письмо, чем тогда, когда я сидел за письмами, а потом около 11 лег. Год сменил я во сне: «Счастлив, кто спит, кому в зиму холодную грезятся ласки весны»[576]. Мне, конечно, очень жаль, что не состоялась поездка Танюши. В эти годы, особенно в утреннем свете расцветающего сознания, так хороши «все впечатления бытия». Но знаешь (не сочти меня за сумасшедшего), у меня есть удовлетворение, что поездка не состоялась, и по совершенно изумляющим тебя мотивам: мне очень хочется впервые ей показать нашу Москву. Не пугайся, не думай, что это результат твоего письма от 3/I. Во мне какая-то двойная жизнь. С одной стороны, жизнь в письмах и мыслях о вас и тлеющая надежда на возвращение, с другой — какое сознание безвозвратности утраченного и конца жизни, постепенного замирания в сгущающихся сумерках.

Теперь о 3‐ей твоей теме — посещение прокурора и оживление надежд. Нет, Сонюшка, я не переоцениваю твоего сообщения. Ты правильно его оценила. «Чуть, чуть что-то сдвинулось». Прими скорее мой упрек за утайку «оставить без последствий» и за отказ принести вторично заявление. Это не нужно было. От этого я не впал бы в отчаяние, как теперь не поддамся «коварству надежды». Тебе, может быть, интересно узнать, что с каждой почтой (буквально) несколько заключенных нашей колонны получают письма из дома с извещением, что в их село вернулись взятые по изоляции, осужденные тройкой. Все твои последние письма заставили меня очень ярко ощутить милую, желанную Москву. Может быть, теперь ты уже отдыхаешь у И. В. и в лице его матери нашла ту добрую тетушку, о которой мечтала. Целую тебя много, много раз.

Твой Коля.

23 января 1939 г. Ст. Уссури