Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Я все всматриваюсь в эту чуждую жизнь. И мне так захотелось — оставить себя где-то позади и уйти вперед без своей личной жизни. Раствориться в массе, как Антон Каратаев из «Войны и мира». Глушить в себе все воспоминания, все упования и жить жизнью других. Читать им письма, отвечать за безграмотных, поддерживать падающих духом, обуздывать необоснованные надежды, писать заявления, выслушивая горестные повести жизни, и забыть, забыть себя. Ловить ритм стройки, ощущать созидание новой жизни, в которой ты ненужный, лишний. И работать над собой, чтоб как-то обломать себя и сделать пригодным для работы, которую могут поручать мне, при всех этих перекидках. Но если я могу забыть свои интересы, угасить надежды — уже едва тлеющие под пеплом разочарований (какой это холодный пепел), то разве я могу забыть свое прошлое, разве могу отказаться от жизни с тобой, хотя бы в письмах.

Письмо это продолжал на следующий день. Вошел прокурор области. Почему-то первым заговорил со мной. Спросил, за что сижу. Я, как мог, кратко ответил. «Сидел по делу историков академиков, а теперь сижу, т. к. навлек подозрения из‐за мимолетной встречи с одной знакомой, которую не видал 20 лет. Обвинения же мне не было никакого предъявлено — кроме общей формы к-р. А в чем — не сказано». Отчего не подаете заявление. «Оно подано и сейчас рассматривается». А я почувствовал: если бы от него зависела моя судьба и я бы мог с ним поговорить минут 45, он бы меня вернул тебе.

5 человек не к-р он освободил тут же, в том числе нашего комика. Ну, Сонюшка, всего светлого.

Твой Коля.

Прости.

Получил извещение на посылку.

24 апреля 1939 г. Ст. Уссури

Моя дорогая Сонюшка, могу тебя сегодня порадовать тем, что пропавшая посылка все же нашла меня. Это была посылка от 19^го

Февраля — с горошком и «Цусимой»[623]. Меня это очень обрадовало. Так было грустно думать, что твои затраты, труды и забота пропали даром. Все присланное меня очень радует, за исключением крупы и концентратов, которые теперь не нужны. Они, конечно, пригодятся для будущего, но у меня накопилось много, а хранить очень трудно. Прошу тебя их совершенно до моей особой просьбы не присылать. Этот раз особенно заинтересовал горошек. Все эти продукты, конечно, сейчас роскошь. Но она скрашивает мой быт. Однообразие пищи при сытости — тяготит. Я даже по израсходовании твоих продуктов часто (как и другие) не ужинал или не обедал. Паек среднего технического персонала вполне сытен, но однообразен. Видишь, как мы здесь избаловались. Я теперь познакомился с требухой, в том числе с рубцами, о которых даже писал в своей статье — «Улица рынков»[624], но не имел о них конкретного представления. В основном наша пища — гречневая каша, т. е. самая лучшая из всех каш, и горох или чечевица — тоже хороший и очень питательный продукт. Так что вопрос не в сытости, не в питании, а лишь в однообразии, но согласись, что это уже в нашем положении — баловство. Хлеба у нас так много, что на столе валяется недоеденный и его никто не берет. Совершенно не слышно о кражах.

Выяснил, что деньги твои — вторая пересылка, по ошибке переправлены в Ворошиловск. Их затребовали сюда. Книги твои мне вернули после просмотра, я имею в виду «Цусиму» Новикова и «Челюскинцев»[625]. Но прочесть еще не успел. Читал «Белеет парус» — Катаев[626]

. Книга для подростков, но живо, ярко написанная. В ней много об Одессе. Об ее окрестностях, об ее панораме с моря, о старом греческом дворике с фонтаном, об акациях. Я так живо вспоминал дни, проведенные там с тобою, одни из лучших нашего последнего путешествия. Этой книжкой увлекается моя Танюша.

Ты сердишься на дежурного в прокуратуре. А я ему очень благодарен за его обман. Благодаря этому ты смогла хорошо провести свой отпуск. Это хорошая синица в руки. А журавли небесные, видно, не для нас. Прошу тебя, прекрати все хлопоты и отдохни от всех волнений. Видимо, еще не время. Со своей стороны, я решил подать заявление Уссурийскому прокурору, который разговаривал со мною. О каких комиссиях ты все пишешь. У нас о них давно болтают, но реального ничего нет. Я опасаюсь, что эти вздорные слухи перекинулись через заключенных в Москву. Вот и все. Прости за это внешнее письмо.

Целую тебя.

Твой Коля.

6 мая 1939 г. Ст. Уссури

И мир прекрасен, как всегда[627].

А. Блок

Эти слова, моя любимая Сонюшка, мне вспомнились, когда утром я слушал в чистом воздухе чистые, свежие голоса птиц. Когда брал в руки, не ломая, прутики с лопнувшими почками и похожими на зеленые мелкие бусы — бутоны черемухи. Над изумрудными травами, над которыми поднимаются золотистые дубы — сохранившие свою прошлогоднюю листву, поднимались далекие, сегодня совершенно лазурные цепи гор.

Река, прозрачная, широкая, катила у моих ног — свои воды в просторы — вольного океана (слив свои воды с водами Амура). Надо только забыть себя, свое страданье — и смотреть в жизнь.