Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Теперь несколько слов об особенностях нашего языка — тебе, как гуманитару, может быть небезынтересно. У нас здесь много своих словечек. Например — «припухать» на 144 колонне — это значит отбывать в ней срок. «Доходяга» — это з/к, дошедший до точки; «шакал», шакалить — это клянчить, вертеться у окна кухни с миской, таскаться по помойкам. В большинстве случаев это «отказчики», т. е. люди, отказывающиеся от работы или, точнее, выполняющие ничтожный % задания — какие-нибудь 20 % задания. «Раскурочить» посылку — это значит — ограбить ее. «Закосить» — значит присвоить. «Ушлый» — приспособившийся, хитрый, ловкий. Ну и т. д. Любопытно, что общепринятые слова получают другой смысл. «Я говорю вам официально» — это значит «достоверно». «Это самолюбивый человек» — это, значит, эгоист. Ах да — еще характерное слово — «мантулить» — добросовестно работать. Все это, конечно, с приправой густой матерщины. В этом тоже своего рода фольклор.

Мне было очень отрадно, что ты так откликнулась на мое письмо о поездке из Сухума в день моего рождения, и то, что в этой связи ты вспомнила нашу поездку в Вологду и потом по озерам. Ты вспоминаешь тургеневские образы — я подумал в первую очередь о Лизе Калитиной. Правда. Мне очень всегда было дорого, когда совпадали наши мысли. Иногда это бывало неожиданно. Я, конечно, не преувеличиваю степени этого совпадения. Но созвучие ведь — это гармония. Это тот лад, который ищешь и в любви, и в жизни.

Это все то, что теперь я могу искать только внутри себя.

Мне не хотелось отвечать тебе на твои слова о «неподходящей жене». Сонюшка, если на некоторые вопросы жизни у нас не было совпадения, то недостатка в тебе умственной жизни я никогда не ощущал. Неужели же ты не чувствовала, что я к тебе всегда с полной уверенностью об отзвуке — подходил со всеми своими интересами. Целую тебя крепко и здесь

твой Коля.

4 июня 1939 г. Ст. Уссури

Дорогая моя, любимая, милая Сонюшка, твои последние два письма, в особенности написанное в Переделкино, очень тронули и согрели меня, а я сейчас в этом нуждаюсь.

Все эти дни не писал, т. к. был целиком поглощен цифрами, жил в большом нервном напряжении (готовил месячный отчет). Я очень утомился, и к тому же меня опять обокрали, на этот раз всю мою получку, 22 р., и деньги, присланные тобой, — все до копеечки. Последние месяцы у нас совершенно затихло в смысле краж, и я стал опять доверчивее относиться к своим невольным товарищам.

А хотел опять переслать тебе получку, на этот раз на карточку у хорошего фотографа. Но я не знаю, сколько она стоит, а кроме того, трудно пересылать, и я хотел подкопить и сразу послать 30 рублей. Ну что ж — отложу это. А голоден я не буду.

Пропадавшая посылка в трех ящиках пришла, т. к. мне дали на подпись сразу 3 доверенности, но я посылок еще не видел.

Еще очень, очень огорчает меня, что летчик, о котором я писал тебе, переводится в другую колонну.

У меня сегодня к тебе просьба, боюсь, что она неосуществима. Дело в том, что из‐за моей сердечной болезни у меня отек ног и они несколько покраснели. Нажим пальца оставляет на некоторое время ямочку. Лечения никакого, кроме капель Адониса[639]

. Если возможно, найди моего доктора — фамилия его Свешников. Расскажи ему все. Может быть, он укажет мне лекарство, которое ты переслала бы сюда. И некоторые советы режима питания, другие бесполезны. Очень было бы хорошо — получить выписку по истории моей болезни. Пришли ее сюда в посылке. Иначе я не смогу получить ее, а из посылки я хотя и не получу, но смогу ее передать тут же администрации с просьбой передать в наш здравотдел. Впрочем, вряд ли возможно получить тебе на руки такую справку. Но ты, если сможешь повидать моего врача, — попроси его об этом. Сейчас рядом сидит з/к, у которого был зимой сильный отек и все прошло само собой. Но бывает и иначе. Мне очень не хотелось тебе писать об этом, но все же, может быть, через тебя, хотя и издали, я смогу получить небольшую помощь. Помни, пока отек небольшой. Ну, вот и вся моя просьба. Припадков сердца у меня не было. Этому ты можешь верить и сказать врачу. Чувствую только некоторую тяжесть в сердце и одышку (небольшую). Пишу все точно, как говорил бы врачу.

Возвращаюсь к твоим письмам. И я так живо-живо ощутил тебя с нашим путеводителем в руках. Как я согрет лучами твоей любви, которые струятся из строк этого письма. Милая, милая, какая ты мне здесь поддержка. И я после такого письма готов мириться со всем, настолько все кажется ничтожным в лучах твоей любви. Татьяна Борисовна писала мне, а Танюша приписывала. Но без ее разрешения ни ей, ни дяде Ивану[640] я писать не решусь, боясь их взволновать фактом получения письма. Но душевно я часто беседую с ними. После тебя и детей это самые дорогие мне люди. День рождения дяди Ивана я вспомнил и написал Светику или Танюше, чтобы они сказали ему об этом. Тот раз я писал непосредственно в Пушкин.

Вечер. Холодный ветер. Дождь. Рабочие идут с работы. Хочется мне закутаться в твое одеяло и думать о тебе.

Твой Коля.