Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Моя милая Сонюшка, мой дорогой друг, сейчас кругом тихо, я один в конторе. Пишу тебе, т. к. моя главная, спешная работа в вечерние и ночные часы. А теперь затишье.

Мне так хочется тебя ощутить слушающей меня. Диван, рядом кожаное кресло. Я на диване, в уголке — ты в кресле слушаешь меня. Так было, помнишь, в зиму — 1933–34 года.

Сегодня мне почему-то вспомнилось, как мы были с тобой в ЗАГС’е и сделались невольно объектами экскурсии интуристов. То были итальянцы. Они все повторяли слово, похожее на гурия. Мы поняли тогда его как комплимент тебе — гурия, мусульманская дева рая. В Бутырках один итальянец объяснил мне эту загадку. Они говорили не гурия, а «авгурия». Ты помнишь римских авгуров — предсказателей. Это слово претерпело изменение — «авгурия» стало означать не только предсказание, но и добрые предсказания, лучше — пожелания. Вот тебе маленький экскурс в область не блатной, а на этот раз романской филологии. Что же, они оказались в смысле если не нашей судьбы, то нашей любви хорошими авгурами.

На днях беседовал с иваново-вознесенским художником Буровым. Это рубенсовский персонаж. Дородный, розовый, рыжеватый, кудрявый — напоминающий Вакха Рубенса. Держится он от нас обособленно. Он уже старый лагерник. Был на стройке канала Москва — Волга. Имеет вольное хождение, т. е. расконвоирован.

Вечером в ожидании представления рапортичек от бригадиров я беседовал с ним. Он рассказывал мне о Машкове, немного о Кончаловском и братьях Кориных[642] и др. современных художниках. Я рассказывал ему о Тициане. Сообщил он мне также, что тот художник-поэт, о котором я тебе писал, вызван в Москву со спецконвоем, т. к. дело его опротестовано прокурором. Я за него рад, но жалею, что больше не увижу его. Этот же Буров рассказал мне, что будто бы теперь отбывших наказание — прописывают и в Москве. Правда ли это?

Сегодня мельком видел своего приятеля молодого белоруса — он вернулся в нашу колонну. Успел мне сказать, что получил, касательно себя, очень радостное известье.

Ну вот и все мои новости. Самочувствие ровное. Опухоль ног как будто уменьшилась. Сон стал лучше. Но аппетит очень плох. Высылай поменьше еды. Беспокоюсь о твоем лете. Ведь твой отпуск уже скоро. Ну, Сонюшка, всего тебе светлого. Не грусти обо мне. Я живу.

Твой Коля.

21 июня 1939 г. Ст. Уссури

Ну вот, дорогая моя Сонюшка, еще письмо от тебя, значительно меня успокоившее: ты решила как следует отдохнуть. Едешь в свое предвесеннее Затишье, а после на Селигер, куда давно собиралась. Только гони от себя ненужную мысль о своем праве на отдых и радость. Она у тебя проскользнула и в этом письме. Помни, что это нужно и для меня не только в том смысле, что ты нужна мне, а и в том, что и я в какой-то мере буду отдыхать с тобой, как ты в какой-то мере находишься со мною здесь и делишь тяготы моей жизни. Вопреки математике разделенная радость — двойная радость, как согласно математике разделенное горе — уменьшенное горе. Пишешь ты и о своих хлопотах, и о планах договориться с юристом. Мне кажется, это лишнее. Причем тут вся юриспруденция — это просто изоляция подозрительных, и не юристы могут рассеять подозрения, а я имел несчастье их опять навлечь на себя. Побеседуем лучше о другом. Мне бы очень хотелось написать тете Тане,[643] вряд ли мне придется еще ее когда-нибудь увидеть. Но я боюсь ее смутить. Поэтому спроси, можно ли вложить в письме к Танюше небольшую записочку к ней. Кругом меня все, не стесняясь, пишут родным и близким. Но я все же без твоего ответа не решусь смутить ее. Здоровье мое как будто опять улучшилось, опухоль ног спала. Я очень боюсь, чтобы ты не получила мое письмо с просьбой посоветоваться обо мне с моим врачом перед самым своим отъездом или, еще хуже, когда ты уже будешь в отпуску. Я боюсь, что не рассчитал момент его прихода, и очень беспокоюсь, и опять жалею, что его послал. Недавно я пережил неприятное волнение, окончившееся очень хорошо. От нас отправляли этап из элементов, от которых хотели отделаться. Оказалось, что и я состоял в этом списке, но начальник колонны меня снял с этапа без моего ведома и просьбы. Почему меня включили в этот список и кто? Оказалось, что требование на меня поступило от прораба, с которым я работал осень и зиму и который хотел помочь мне устроиться. Во всяком случае, я очень рад, что меня не пустили. Вместе с тем благодарен прорабу, что он вспомнил обо мне.