Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Утро 6^го. По шоссе мчится автомашина. На ней везут не тес, не круглый лес, не балласт. На ней везут меня. Быстро меняются картины. Сопки вот тут рядом. Рощи сменяются лугами. Хорошо. Взлетают испуганные машиной птицы. Я думаю, как бы хорошо было нам вдвоем идти вот так по этой дороге. И если бы мне сказали — дойдете до Москвы пешком — идите. Я знаю, что бы ты пошла со мной — месяцы — хотя бы года. Правда.

Я в Сангородке. У меня кровавый понос. По-моему, не дизентерия, т. к. температура не выше 37.3. Три дня я был на работе; день лежал на колонне. И вот 6^го переправлен в Сангородок. Мне уже лучше. Надеюсь скоро выписаться. Посиживаю на скамейке среди цветов. Любуюсь их оттенками, гляжу на небо, вдыхаю ароматы. Думаю о хорошем. Думаю и о тебе. А Сережа сейчас держит экзамен. Уф! Пиши по старому адресу на 189 кол.

Целую тебя крепко.

Коля.

9 августа 1939 г. Лесозаводск

Спешу сообщить тебе, дорогая моя Сонюшка, что здоровье пошло на поправку. Уже 2 дня, как не было стула. Меня держали на вытяжке из риса и только. Теперь дают белковое молоко и кашу и сухари. Появился аппетит.

К сожалению, у меня нашли цингу. Я этого никак не ожидал. Я тебе писал, что мне придавил ногу круглый лес при разгрузке и она побаливала. Стала проходить. Но боль возобновилась по соседству с ушибом. Оказалось, что это и посинение, и боль цинготного происхождения. Ты только не волнуйся. Ничего в этом не только опасного, но и особо тягостного нет. Развитие и этой болезни будет быстро пресечено энергичными мерами. Мне дают антицинготные пилюли, витамин С. А еще есть и твой «алисат» (чесночная вытяжка).

Конечно, бороться с цингой можно начать по-настоящему только тогда, когда кончится расстройство желудка. А пока еще диета.

В Сангородке встретил знакомых, и по этапу, и по разным колоннам. Это несколько оживило меня. У меня какая-то лень — хочется бездумно лежать на своем топчане или так же бездумно сидеть на скамье и любоваться цветниками. И даже вспоминать не хочется, только вспоминал сейчас по дням наши два путешествия: сегодня — Херсонес и Боржом (утром прогулка по долине в Бакурьяни). Тоскую о твоих новых письмах, которые меня ждут на 189 колонне. Старые при мне. Ночи темные, лунные, с Юпитером и Марсом. От клумб густой аромат цветов. Гудки паровозов. Дорога — в Москву. Вот видишь, и я «в отпуску».

Целую, твой Коля.

4 августа 1939 г. Ружино

Дорогая моя Сонюшка, сегодня мне исполнилось 50 лет. Этот день я встретил в Сангродке. И рад этому. Здесь тихо. Меня уже выписали, т. к. понос прекратился. И цингу будут долечивать в колонне. Жду конвой. Сегодня вряд ли вышлют. С нетерпением жду твоих писем. Вероятно, там, в колонне, не менее двух, быть может и от детей. Последнее время они часто пишут.

Я вышел в сад. Ночью прошел дождь. Утро свежее и ароматное. Сел на скамью и стал, как четки, год за годом перебирать эти дни.

И горем объятый мгновенный старикРыдая, дрожащей главою поник…И чудо в пустыне тогда совершилось:Минувшее в новой красе оживилось[663].Пушкин.

В этот день — шесть лет тому назад я вернулся на родину[664]. «Радостно вождь Агамемнон землю родную объемлет»[665]. Теперь она опять далеко. «За шеломянем еси русская земля!»[666] А как бы этот миг мы могли провести с тобою! Последние звенья моих воспоминаний этого дня — <нрзб> гора (1936 г.) и Никитский сад (1937 г.). Как хорошо, что это так вышло. Мне очень жаль, что мне не пришлось с тобой побывать в местах твоего детства. Это еще больше сблизило бы наши жизни. Сонюшка, милая, ты сейчас спишь в нашей комнате. У тебя еще ночь. И уже одно это говорит, как ты далеко. Все же этот день в этом году я провожу лучше. В этот день в прошлом году у меня был жестокий припадок малярии. А я был на работе и не мог покинуть свой пост, пока меня в обед не сменили.

Вчера я перечитывал с очень живым чувством письма детей. Сегодня буду перечитывать твои. Ах, как бы хорошо к вечеру вернуться в колонну и получить от тебя свежие вести — твои уже последние письма с Селигера. Если я сегодня вернусь — открою компот и угощу товарищей, с которыми живу.

А какой изумительный этот день был в Переделкине в 1934 г.! Помнишь ли ты его во всех деталях? Утренняя прогулка за Сетунь к нашей опушке. Чувство беспредельной близости. В этот день я читал тебе из дневника Татьяны Николаевны и потом Пушкина «Пир во время чумы». Помнишь ли ты этот день? А вечер в Сухуми после нашей поездки. Балкон. Мы рядом. На столике — магнолия. Играет оркестр Римского-Корсакова «Персидский базар»[667]. Усталое после волнения море тихо плещется там, за пальмами. И ты говорила мне: «Запомни этот вечер». Все прошло…