Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Как мне приятно сейчас, что никуда не гонят, не шумят, не бранятся. Я сейчас в садике один. Товарищи по палате дремлют на своих топчанах. Мне живительна зелень — а пестрые узоры цветов ласкают глаз. Всюду стрекочут кузнечики. Я тебе писал об огромной бабочке с черными хвостами. Я разглядел ее вблизи. На черном бархате, как изумрудные огни, — на солнце разгораются зеленые полосы.

Людей почти не слышал. Я устал от массы и очень соскучился об личностях.

Силы мне возвращаются. Я крепче на ногах. Только ноет та, которая сильнее схвачена цингой. Мне ничего на лечение не высылай, кроме 6 или 8 рублей денег. Может, удастся достать картошки или помидор. Да вот если есть томаты — пришли, пожалуйста, баночку. Да, пришли еще, если он цел, мой старый, изъеденный молью серый пиджак. Напиши мне про Коммуналь. Музей и его сотрудников, что тебе известно. Недавно в газете видел снимок с картины Васнецова и подпись: «Моск. Ком. Музей».

С тревогой думаю об экзаменах сына. Что-то тебя ждет в Москве. Грустно тебе вернуться опять в пустую комнату, дорогая моя, любимая… — Всего же тебе светлого.

Твой и здесь Коля.

14 августа 1939 г. Лесозаводск

Я ускользнул от эскулапаХудой, небритый, но живой[668].

Ну вот, дорогая моя Сонюшка, я на своей 189^ой колонне. Уехал утром 13^го

. Встретила меня колонна хорошо: 3 твоих письма. Хорошо встретили и товарищи, тепло встретили. Вот я и задумался. На 16^ой колонне я много делал для них. А здесь нет. Я жил отдельно, очень замкнуто. Всегда либо печальный, погруженный в себя, либо озабоченный делом, молчаливый. Почему здесь такая же теплая встреча? Неужели только потому, что я не ругаюсь?

Письма твои из Селигера от 16, 18 и 20^го — очень подняли мое душевное состояние. Я, как Антей, прикоснулся к земле. Опять земля — подумаешь ты и останешься недовольна.

Огорчило меня только, что пропало подряд 4 моих письма: № 85 от 20/VI о призвании в жизни, № 86 — о жалости любви. О встрече Болконского с Анатолем после Бородина. Жалость и любовь. Мне очень жаль, что пропало именно это письмо. Оно бы тебя порадовало. Основной его смысл был — та душевная ясность, полная любви к людям и к жизни, которая начала распускаться во мне на 16^ой колонне, когда я имел (право же, очень скромный) жизненный минимум. № 87 на тему «Куда, куда Вы удалились, весны моей златые дни»[669] и «о семье Оппенгейм». Письмо № 1 из 189 колонны на тему о дне озера и о возвращении Лаврецкого на родину. Это мое «Затишье». Ну что ж делать — что пропало, то пропало.

Ты пишешь о своих занятиях гимнастикой, о поездках по озеру, о молодежи. Все это очень бодрит и радует меня. Во всем этом сказывается пробуждение в тебе вкуса к жизни. Ты спрашиваешь об Эйхенбауме — авторе вводной статьи к Тургеневу[670]

. Да, это тот самый профессор, к которому ты заходила в Коктебеле и который с семьей ехал с нами в одном вагоне на обратном пути из Крыма. Зовут Борис Михайлович. В свое время это был глава ленинградской школы формалистов. Очень талантлив, очень трудоспособен и с тонким формальным умом. Он самый культурный, и самый серьезный, и знающий из той школы. В талантах он не уступает и Тынянову, и В. Шкловскому[671]. Того же, что ты у меня видела, когда я болел, зовут Борис Михайлович. Но его фамилия Энгельгардт. Он никогда не был формалистом[672]. Был любимцем студентов Института истории искусств. Он литератор с философскими и этическими интересами. Мне он представляется несравненно содержательнее всех формалистов. Но жизнь у него протекала очень тяжело. Он был женат на Гаршиной, племяннице писателя — тоже, как и он, после ряда душевных заболеваний сошедшей с ума. Был он учеником брата твоей подруги Лизы[673] и очень любил его. Испытал он и то, что испытал я. Ему мало пришлось спокойно работать. Он мало смог реализовать себя. Но знаком я с ним очень мало.

Очень прошу тебя выслать мне книг — опять такие, какие не ценны для библиотеки. Мне обещали не отнимать их, а по прочтении я буду их отдавать с некоторыми исключениями — если что-нибудь очень полюбится — в библиотеку колонии, которая состоит из 5 книг! Очень хорошо — роман-газету. Был бы рад Золя (но не «Разгром», «Западня», «Рим», «Углекопы». Эти хорошо помню). Может быть, Ек. Вл.[674] тебе даст опять что-нибудь. Но хотелось бы и иностранных авторов. Посылка раз в месяц — очень прошу не чаще, но пришли яблок и консервы из овощей (против цинги) и «кофе-здоровье», а то чаю нет и я ничего не пью. Сегодня 14^го

приезд в Гагры, а в следующем году в Коктебель.

Неужели же и в этот раз мне сказали неправду и доверенность тебе не послали. В день рождения опять «погадал» по Пушкину. Вот что вышло.

Предчувствую отрадное свиданьеЗапомните ж поэта предсказаньеПромчится год и с вами снова я[675].

Этим сегодня кончу. Целую тебя, моя любимушка.

Твой Коля.