Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Представь, пришла почта, и ни один из наших не спросил, есть ли письма. Им всё все равно. А события-то, сотрясающие мир!

Я все думаю и думаю о Сереже. Холодный ветер. Сеет мелкий дождичек. Все мокро, нельзя присесть, время тянется медленно. Как эти низкие тучи, скрывшие сопки. Все вспоминается «Девушка пела», 2 том А. Блока. В особенности заключительная строка[688]. Не объясняй мое душевное состояние только погодой и отсутствием писем.

15^го Может быть, будет почта. Я весь в напряжении. Может быть, и газеты.

Сегодня снились наши кавказские спутники[689]. Ты о них давно не писала. Как сердце Валентины Михайловны?

16^го Вчера поздно вечером мне принесли два твоих письма от 24^го

и 28^го/VIII. В одном из них ты пишешь о горе Марии Веньяминовны[690]. Как горько, что при ее большом жизненном успехе в области музыки ее личная жизнь складывается так мучительно. Мне, конечно, по душе твое недоумение по поводу такой отдачи себя другому после 4^х лет. Но мне думается, что неудачная любовь в значительной степени предрасполагает душу к новой любви. Под неудачей же я понимаю не внешние обстоятельства, а известный внутренний ее крах, как это имело место с архитектурой[691].

К болезням моим я не буду возвращаться. Они миновали. Только о цинге скажу, что ее больше совсем не чувствую. С этой стороны обо мне не волнуйся. Главная тяжесть — это полное одиночество и теперь незаполненность времени — работы мало. Из-за дождей подвоза нет. Я только сторожу и выдаю материалы. Дни идут очень томительно, а думы такие безотрадные. Хотя надежды и есть, но я им воли не даю. Как получишь ответ о результатах пересмотра — не скрывай ни одного дня. Я не хочу лишних томлений.

Меня очень тронуло, что ты написала о моих письмах, но последние, я думаю, мало утешают тебя. Сегодня последний конверт. Узнай у Тат. Бор., переслала ли Танюша ей мое письмо. В 17^ое

отд. я посылаю запрос о письмах. Сегодня ясный день при холодном ветре. Целую и еще раз целую.

Твой Коля.

15 сентября 1939 г. Лесозаводск

Дорогая моя Сонюшка, милая моя жена, я очень встревожен упорными слухами, что из нашего отделения всех, имеющих срок в 8 лет и выше, отправляют на Колыму (бухта Нагаева). Правда, говорят некоторые, что это только судебников, осужденных же тройкой это пока не касается, т. к. их дела пересматриваются. Я колебался, писать ли тебе об этом, решил все же написать, чтобы несколько к этому подготовить. Вместе с тем мне говорили, что теперь, благодаря ледоколам, навигация не прекращается целый год, так что какая-то связь с домом возможна.

«Снова тучи надо мною»[692].

Вчера пришло извещение на посылку. Я ему очень обрадовался, т. к. у меня сейчас после болезней снова хороший аппетит, и я физически чувствую себя хорошо, хотя прибавилось и работы, прибавился и рабочий день. Зато время идет быстрее. В сентябре я получил всего 5 твоих августовских писем, и очень грущу, что дал адрес 17^го отделения.

Сейчас уходит почта. Кончаю и целую — крепко-прекрепко и накрепко. Твой Коля.

P. S. Слух об освобождении Смирнова оказался ложным.

21 сентября 1939 г. Лесозаводск

Дорогая моя Сонюшка, пришло твое письмо от 30^го и посылка с вареньем из черной смородины и всякими другими ценностями. В ней был вложен бланк-перевод, сопровождающий посылку на 150 руб. Ты становишься рассеянна. Желая себя назвать Марфой — назвала Марией[693], одно из последних писем отправила на 16^ую колонну. А сейчас вот этот бланк. Он меня очень испугал — я подумал, что ты пересылаешь 150 р., а мне денег и так некуда девать.

Мне выслали из Ворошиловска твои 25 рубл., высланные тобой в феврале 1938 г. Очень встревожен доверенностью. Отчего ты не можешь взять свидетельство — о нашей записи в ЗАГС’е и приложить выписку из Сберкассы, что деньги я завещал тебе.

Вижу, что цинга испугала тебя (содержание посылки), но она у меня в легкой форме. Вообще здоровье мое опять окрепло. Как себя чувствуешь ты, боюсь, что летняя поправка уже пошла на убыль.

Пишу об этом и малом, и значительном, а на душе сейчас основное — я в заключении, я «враг народа», а моя страна переживает теперь такой исторический момент. За что! За что! Какое безлюдье кругом, какая пустота! Ничем этим не живут. Интерес один — а как это все отразится на заключенных. Да, быть так исторгнутым из жизни, когда все теперь охвачено мировыми событиями, участь жалкая и тяжкая. Прости за эти жалобы, ведь они редки. Правда?

23^го. Десять лет тому назад умерла моя Таня.

24^го. Сегодня надеюсь письмо отправить. Вчера все вспоминалось стихотворение Тютчева «Вот иду я вдоль большой дорогой в тихом свете гаснущего дня»[694]. Написал детям прямо в Пушкин.

После нескольких ясных дней «бабьего лета» с его серебристыми нитями (как я любил это время на воле!) наступил опять день сырости, мглы и дождя.