Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

К нам в колонну прибыл новый этап — среди прибывших мои знакомые по 188 и 16 кк. белорусы, среди них и тот молодой парень, жена которого писала мне. Я им очень обрадовался. Заезжал сюда и студент, о котором я писал тебе, но только на несколько часов. Пишу тебе на холодном ветру. Помещения у меня нет. Еще раз опишу тебе свой день.

Дребезжащий звук ударяемой рельсы (под моим окном) — будит нас. Еще темно, нет и зари. Но мы не встаем. Я кутаюсь в одеяло и зимнее пальто, которое очень пострадало после общих работ января этого года. Но все же через ½ часа вставать нужно. Стряхиваю с подушек и одеяла упавшие за ночь куски глины со стен и иду умываться из твоей синей кружки. Мыло я купил, есть и зубной порошок. Наскоро пью чай, с сегодняшнего дня, ради твоего праздника, с селигерским медом. Выдают нам и булочку. Восходит солнце — мы выходим на производство. Как хорошо, что оно рядом.

До 12 часов — на работе. Хожу из конца в конец — большой строительной зоны. Принимаю и замеряю прибывающий материал на машинах, иногда и на лошадях. Сейчас у меня со всеми шоферами и ломовиками хорошие отношения, а первое время было очень трудно из‐за грубости и избалованности шоферов. Подвоз в разных местах. Это создает нервность. Невозможно всюду успеть. Вместе с тем на мне лежит обязанность выдавать материал, который во время моих отлучек с лесосклада (для приемок) расхищается строителями и десятниками на свои стройки. А я должен за них отвечать. Усмотреть же нет никакой возможности. Недавно был такой случай. Пом. прораба разрешал мне отпускать для одного вида работ обрезной тес. Пришел прораб, увидал эту выдачу и заявил, что посадит меня на ночь в карцер «за доверчивость». Виноватым я себя не чувствовал, т. к. действительно не имел основания не доверять его помощникам касательно правильного использования материалов. Я решил, что, если он свою угрозу приведет в исполнение, я подам заявление начальнику колонны, чтобы меня взяли на общие работы, т. к., очевидно, я не соответствую своему назначению, раз меня сажают в карцер. Соничка, ведь сейчас и школьников в карцер не сажают. Мне это было очень, очень обидно. Угрозу в исполнение не привели. Теперь у нас новый прораб. Как-то будет с ним?

В полдень перерыв на час. Нас собирают, строят в ряды и уводят в лагерь. Обед теперь нам достает дневальный: это облегчение. Я тороплюсь, чтобы успеть минут 20 поспать. Кормят не хуже, чем на 16^ой. Недавно были битки из конины. Очень обрадовался им. После короткого сна снова дребезжание рельсы, и снова мы в строительной зоне. Там «буксует» машина (застряла в грязи) — там разбился кирпич при разгрузке — здесь плохой балласт (глинистый), а там снова растащены доски! А то вдруг затишье. Темнеет. Меркнет зоря — но звезд еще нет. Солнце село — недавно. Нас ведут домой. Тут в нашем бараке, где нет теперь перегородки, писание справок, разноски по книгам прихода и расхода. После совещания «разнарядка», оформление сведений, перебранки — наступает ночь. «Где же ты — тишина?»

Целую тебя, Сонюшка.

Твой Коля.

P. S. Сонюшка, день кончается. У вас сегодня выходной, их у нас нет, за исключением выходных часов во время сильных дождей. У вас еще день. Я буду спать, когда у тебя соберутся гости. Кто-то будет? О чем будете беседовать? Как мне хочется, чтобы тебе было, моя любимушка, хорошо по-прежнему. Чтобы день этот не омрачала тень, брошенная мною на твою жизнь. У меня день был трудный. Конец месяца. Отчеты. Очень хочется сейчас лечь, свернуться котенком, согреться, уснуть и тебя увидеть во сне. Добрый же тебе, хороший, хороший вечер, очень люблю тебя.

Твой Коля.

Обнимаю и целую.

16 октября 1939 г. Лесозаводск

Ну вот, дорогая моя Сонюшка, я опять за письмом к тебе. А от тебя снова нет уже неделю, т. к. не ездили в Лесозаводск. Сегодня, может быть, привезут, но меня еще до получения письма потянуло писать тебе, моя любимушка. Дожди кончились. Внезапно пронеслась гроза. Но часто дуют сильные и холодные ветры. «Опять разговор о погоде за неимением тем», — подумаешь ты, но ведь я сейчас так завишу от погоды. А сегодня и ветра нет, и солнце светит так ласково.

Надеюсь, что мое последнее письмо от 12^го ты читала без огорчения. А я как рад твоему письму о наших молодостях, как хорошо ты его написала.

Видимо, ничего из моего перевода в Ружино не выйдет. Ну что ж — и здесь жить можно. «Будьте же довольны жизнью своей». Выпадет ли мне редкий счастливый жребий — благоприятного пересмотра. Вчера читал газету, и все трепетало во мне. Лит. Музей организует Лермонтовскую выставку в Колонном зале. Счастливые. Все вспоминаю свою Герценовскую. Какой это был праздник для меня. Это моя лебединая песня. Вспомнил опять слова быв. матроса, нашего техника. «Нам всем жаль сворачивать эту выставку, а ведь Н. П. ее в своей душе унесет». Как живо я помню и всю работу, и все экспонаты, и всех посетителей.