Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

26^го. Вчера вечером пришли обе посылки. Все дошло очень хорошо. Даже яблоки. Но каких это все денег стоит. Я слышал, что тариф пересылки поднят. Итак, сама судьба — сократит твои посылки — 8 кг. Это совершенно достаточно, чтобы «жить припеваючи». И никаких дополнений не нужно. Мне очень хотелось шпротов, сыра, яблок — все есть теперь. За варенье особое спасибо. Я себя со вчерашнего утра чувствую бодро, независимо от каких-либо надежд. Я не живу теперь из последних сил. Есть еще порох в пороховницах.

Целую тебя крепко.

Твой Коля.

Пришли сливочного масла, оно теперь дойдет.

31 октября 1939 г. Лесозаводск

Дорогая, милая — еще одно письмо от тебя с извещением о поступлении Сережи в Академию[705]. И как ты хорошо написала. Спасибо. Письмо только начал читать, как увели на работу.

Еще дня за три до получения того твоего письма, где ты словно прощаешься со мной, — в душе наступил какой-то перелом (не от предчувствия ли получения этих писем). Снова жизнь в своей повседневности стала мила и желанна. И лица и движения товарищей, и иней на моих досках, и звуки топоров. И вся суета жизни. В этом душевном состоянии я начал позапрошлое письмо, кажется — 26/X. А тут письмо от детей и то твое письмо — в котором так вылилась вся твоя любовь, что и вспомнил мысль о том, что любовь способна воскресить из мертвых. И странно мне вспомнить слова Гермеса «триждывеличайшего»[706], что причина смерти — любовь, и мопассановское — о любви — «сильна как смерть». Сегодня опять ясный день — а я чувствую, как и в прошлом году по получении твоих писем из Ленинграда и писем Сережи о посещении могилы матери, — что я и в заключении могу быть полон света. Пусть же вольные люди, которым он неведом, позавидуют мне.

Сегодня утром, выйдя на работу, я встретил молодого белоруса — жена которого писала мне. Он мне улыбнулся в ответ на мое сияющее лицо. А мне от веселия захотелось снять твою перчатку и слегка шлепнуть его по носу. Да вовремя вспомнил о своей солидности и только сообщил ему, к его величайшему удовольствию, о подавленном мною желании.

2^го/XI. И еще два твоих письма от 12 и 15 октября. Вот-то хорошо. У меня все время подъем душевный. А как я рад за тебя и за поездки, и жизнь летом, и твою осень. Одни уж занятия по «Борису Годунову». А как бы хорошо нам было работать вместе. Ты два раза упоминала работу об «Историзме Пушкина»[707]. Ты помнишь ее автора — того, которого ты встретила у меня, когда я был болен, — помнишь, на Пятницкой. В Пушкинском семинарии[708] я не работал. Но я не жалею, что много лет работал над Средними веками. Они очень по-хорошему обогатили меня. А то, что я разбросался, — об этом жалеть не приходится. Все равно внешние причины помешали мне стать подлинным специалистом. Меня только беспокоят твои приработки — чтобы они не переутомили тебя. Ты не пробовала взять справку в Сберкассе о том, что деньги завещаю тебе, и свидетельство ЗАГСа.

Мысль о том, что Сережа сумел попасть в Академию, меня, конечно, окрылила со многих сторон. Тут и новая жизнь для него, тут и самоповерка. Он писал, что «поставил себе большую жизненную задачу». Моя вера в него окрепла, хотя я боюсь, что у него будет соблазн почить на лаврах.

Очень мне приятно то, что ты пишешь о наших кавказских спутниках. Но знаешь, я думал, что их взгляды близки моим по некоторым вопросам, а оказывается, что твои ближе. Вот и вопрос о детях в семье и в любви. Понятны ли тебе слова Новалиса — «Ребенок — ставшая зримой любовь»?

Мне интересны все мелочи, касающиеся нашей квартиры. Поездку Танюшки со мной на спектакль помню живо, помню, как она волновалась — приедет ли за ней мать. Передай ей об этом и поцелуй за меня. Рад и тому, что тетя Аня устроилась на лучшее место. Это хорошо, что известие о поступлении Сережи в Академию ты повторила в 3^х письмах — ведь письма все же пропадают.

Получила ли ты письмо, которое я писал к дню твоего праздника и в этот день? Уже поздно.

Милая, милая Сонюшка, о чем ты думаешь в эту минуту. Я чувствую тебя очень близко к себе.

Твой Коля.

Спасибо за книги.

5 ноября 1939 г. Лесозаводск

Дорогая моя Сонюшка, какие волнения я пережил позавчера. У меня взяли все твои письма (обещали вернуть, но я не верил). У меня было отнято самое дорогое, что у меня есть. Мой уголок, где я живу — вернее, сплю, — опустел. На другой день я говорил об этом с нашим воспитателем. Он меня уверил, что после праздника мне вернут. А я-то мечтал в праздник перечесть мои любимые письма. И что же, на следующий день дежурный охраны сам принес их в барак, — ускорив их проверку. Представь мою радость! Еще раз прошу тебя, оставляй копии с тех писем, которые тебе покажутся значительнее, в которых ты больше вложила себя. Только будет ли у тебя время?