Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Получил я повестки на 3 посылки. Что это означает? Исполнишь ли ты мою просьбу сократить количество высылаемого? Я так был в этом отношении <настойчив> потому, что больше 8 кгр. почта не принимает. Прошу тебя только высылать мне в посылках небольшие суммы денег. Это тебе будет дешевле, т. к. очень дорого обходится пересылка. Я надеюсь, что мои письма последнего времени утешают тебя. Летчик тоже нашел, что я выгляжу хорошо и физически, и морально. Как я рад этому!

Опишу тебе моих товарищей, с которыми я живу и работаю. Один из них много скитался после Версальского мира по Европе. Он из казаков. Рассказывал много интересного, но поверхностного. Это человек с большой головой. В нем странно сочетаются добродушие с задирчивостью и прижимистостью. Он службист, очень рьяный защитник интересов производства, рабочие не любят его. Но в нем нет никакого карьеризма и подхалимства. Это у него бескорыстно. Натура такая. Другой — бытовик, с темным прошлым, с глазами блудливого кота и речью, совершенно изъеденной матерщиной. С дикими порывами. Хороший, дельный работник, в приличных отношениях с рабочими, тоже не карьерист. Веселый малый, с юмором. В нем есть размах, при большой скудости душевной жизни. Третий — худой, с заостренными чертами лица — острыми глазами. Преждевременно постаревший. Совершенно изношенный лагерной жизнью. Пьяница — одеколон, спирт, денатурат — лишь бы в голове шумело. Он работает горячо, с большой энергией. Человек очень способный. В отношении женщин — дошел до полного свинства. Вообще на все махнул рукой и ничем не дорожит. Ум у него острый, быстрый, но желчный. Язык как бритва. Его выступления на собраниях самые занятные. Человек большой смелости, даже с высшим начальством не стесняющийся. Он свыкся с мыслью, что ему нечего терять.

Вот еще силуэт — высокий, худой, с рано поблекшим лицом, покрытым морщинами. О нем я писал тебе — тип фермера, сильно привязан к своему хозяйству — (раскулаченный). Лучше всех знает строительство, много работает. Но без любви к делу, не видит никакого смысла в работе. Рабочие любят его, он всегда защищает их, хотя требователен — это тоже в натуре. Впрочем, здесь он неровен. Начальство считает, что он именно не требователен. Он совершенно сломленный человек. Где-то у него на родине остались две девочки. Жена умерла еще во время первого его заключения. Но и в нем иногда неожиданно вспыхивает улыбка, и лицо помолодеет. Есть один украинец — пожилой, но очень жизнерадостный, не унывает ни при каких обстоятельствах. Криклив, суетлив, насмешив. Прозвали его наши белорусы Шурмялихой — это баба такая есть — болтунья и сплетница. Впрочем, сплетен за ним не водится. Нежно любит свою Украину. Горд, независим и умеет устраиваться. Был даже одно время начальником колонны. Фигура колоритная.

Наконец — кубанец, — проживший жизнь в Казахстане. Золотопромышленник-«старатель» с маленькой головой, худой — молчаливый. Его редкий смех — звучит как-то странно. В ссоре, под пьяную руку он убил одного из товарищей по добыче золота. Видишь, в каждом из них причудливая смесь противоречивых качеств. Все они в той или иной степени — порвали со своей семьей, живут изо дня в день, ни во что не верят и ничем не дорожат — по крайней мере делают вид.

Выпал пушистыми хлопьями снег. Воздух стал чище, и оттого кажется, что пахнет снегом. Третий день резкий холодный ветер.

Прости за внешнее письмо.

Твой Коля.

16 ноября 1939 г. Лесозаводск

Моя дорогая Сонюшка, уже один вид этого конверта подскажет тебе, что посылки твои получены. Дошло все очень хорошо. Только сыра, упомянутого тобою, в реестре не было. Вместе с твоими письмами пришла и посылка-«колибри» из Ленинграда. Могу сообщить тебе ее содержание, т. к. ты интересовалась этим: шоколад в разных видах, яблоки, сахар в маленьких пакетиках с надписью sugar, домашние коржики и конверты. Я тебе уже писал об особом чувстве уюта, которое создается, когда в твоем уголке — есть приятное для вкуса, положенное любящей рукой. В день получения посылок (позавчера) пришло письмо и Алексею Федоровичу[713], так что моя просьба отпадает. В письме жена его очень волнуется, что от него долго нет писем. А он писал все время. С его переводом на нашу колонну мое ощущение нашего быта изменилось к лучшему. Несмотря на все отличия между нами, мешающие подлинному сближению, нас связывает все же многое, и прежде всего взаимная симпатия. Я даже оставил свое место на нижних нарах, чтобы устроиться с ним рядом. Мы, если не засыпаем сразу от усталости и воздуха, — то беседуем, пока у одного из нас не начинают слипаться глаза.

Отношение ко мне на колонне в общем очень хорошее. Включая сюда и нового прораба. Кстати, его родные близь Умани, и он хорошо знает Софиевку. Мне теперь хочется одного, чтобы меня никуда не переводили. Noli me tangere (не тронь меня)[714]

.

Волнуют меня переговоры с Финляндией[715]. Если бы все закончилось так же хорошо, как с Латвией и Эстонией![716] А газеты приходят так редко!